Шаллан упаковала вещи в сумку, потом взяла шляпу от солнца и направилась к особняку. Здание, высокое и внушительное, было примером идеального веденского дома. Одинокое, крепкое, громадное. Оно состояло из массивных каменных блоков и маленьких окон, испещренных темным лишайником. В некоторых книгах особняки вроде этого звались «душой Йа-Кеведа» – это были изолированные поместья, в каждом из которых светлорд правил как хотел. Шаллан считала, что писатели романтизируют сельскую жизнь. Они хоть раз на самом деле посетили один из особняков и испытали на себе истинную провинциальную скуку или просто фантазировали о «деревенском покое», пребывая в комфорте городов, где мешались друг с другом разные культуры?

Войдя в дом, Шаллан повернулась к лестнице, что вела в ее комнату. Отец пожелает видеть ее нарядной на пиршестве. Она наденет новое платье и будет сидеть тихо, не вмешиваясь в беседу. Отец ничего подобного не упоминал, но девушка подозревала, что он сожалеет о том, что дочь снова разговаривает.

Возможно, он не хотел, чтобы дочь болтала о вещах, которые видела. Она остановилась посреди коридора; ее разум опустел.

– Шаллан?

Девушка встрепенулась и обнаружила, что Ван Йушу, ее четвертый брат, стоит у нее за спиной, на ступеньках. Как давно она пялится в стенку? Пиршество скоро начнется!

Жакет Йушу был расстегнут и надет криво; волосы взъерошены, щеки раскраснелись от вина. Ни запонок, ни ремня – весьма изысканные штучки, украшенные заряженными самосветами. Он их проиграл.

– Почему отец недавно кричал? – спросила она. – Ты был тут?

– Нет. – Йушу провел рукой по волосам. – Но я слышал. Балат опять играл с огнем. Чуть не сжег дом для прислуги, буря бы его побрала. – Йушу прошел мимо, чуть не задев ее, и споткнулся. Ему пришлось схватиться за балясину, чтобы не упасть.

Отцу не понравится, что Йушу явится на пир в таком виде. Он опять будет орать.

– Шквальный дурень, – бубнил Йушу, пока Шаллан помогала ему выпрямиться. – Балат попросту сходит с ума. В этой семейке я один соображаю как надо. Ты ведь снова в стену пялилась, верно?

Шаллан не ответила.

– Он подарит тебе новое платье, – бормотал Йушу, пока она вела его к комнате. – А меня удостоит только проклятиями. Мерзавец! Любил Хеларана, а ни один из нас – не он, так что на нас плевать. Хеларана тут нет! Он предал отца, едва не убил. И все-таки только братец имеет значение…

Они прошли мимо комнат отца. Тяжелая дверь из культяпника была чуть приоткрыта – горничная наводила там порядок, – и Шаллан разглядела дальнюю стену.

И светящийся сейф.

Он был спрятан за картиной, изображавшей шторм на море, но полотно совсем не приглушало мощного белого сияния. Девушка видела очертания сейфа прямо сквозь холст – они пылали, точно пламенные. Она встала как вкопанная.

– На что ты пялишься? – спросил Йушу, держась за балясину.

– Свет.

– Какой свет?

– За картиной.

Он прищурился и начал заваливаться вперед.

– О чем, во имя Чертогов, ты болтаешь, девчонка? Это и впрямь лишило тебя разума, верно? То, что ты видела, как он убил мать? – Йушу отпрянул, негромко выругавшись. – Только я один из всей семьи не сбрендил. Только я один, буря бы меня побрала…

Шаллан уставилась на свет. Там спряталось чудовище.

Там спряталась душа матери.

За енти сведения-шмедения выкладывай двадцать броумов, – произнесла Шаллан. – Рубиновых, не каких-нибудь там. Я каждый проверю.

Тин расхохоталась, запрокинув голову, и черные как сажа волосы рассыпались по плечам. Она сидела на месте погонщика фургона, которое раньше занимал Блат.

– И это, по-твоему, бавский акцент?! – воскликнула мошенница.

– Я всего три или четыре раза слышала, как разговаривают бавцы.

– Ты говорила, будто с камнями во рту!

– Так они и говорят!

– Не-а, бавцы говорят так, словно у них во рту галька. Но еще и звуки растягивают. Вот, например… Поглядела я на карти-и-инки, что вы мне да-а-али, и они ми-и-иленькие. Ага, очень ми-и-иленькие. Прям в самый раз, чтоб подтираться.

– Ты преувеличиваешь! – отбивалась Шаллан, не в силах сдержать смех.

– Немножко, – согласилась Тин, откидываясь на спинку сиденья и размахивая перед собой длинным прутом погонщика чуллов, словно осколочным клинком.

– Не понимаю, зачем нужно знать, как звучит бавский акцент. Бавцы – не очень-то важный народ.

– Малышка, вот потому-то они и важны.

– Они важны, потому что не важны, – сказала Шаллан. – Нет, я понимаю, логика у меня время от времени хромает, но что-то с этим заявлением не так.

Тин улыбнулась. Она была такая расслабленная, такая… свободная. Шаллан совсем другого ждала после их первой встречи.

Но в тот раз она играла роль, изображала главу охранников. А женщина, с которой Шаллан спорила сейчас, казалась настоящей.

– Видишь ли, – принялась объяснять Тин, – если ты собираешься дурить людям головы, тебе надо научиться играть роли тех, кто ниже их по статусу, а не только выше. Роль «важной светлоглазой» ты выучила. Похоже, у тебя были хорошие примеры.

– Можно и так сказать, – ответила Шаллан, думая про Ясну.

– Дело в том, что во многих случаях эта маска важной светлоглазой будет для тебя бесполезна.

– Быть неважным важно. Быть важным бесполезно. Ясно!

Тин глянула на нее, пережевывая кусочек вяленого мяса. Ее перевязь с мечом висела на колышке сбоку от сиденья и покачивалась в такт движениям чулла.

– Знаешь, деточка, а ты за словом в карман не лезешь, когда из роли выходишь.

Шаллан покраснела.

– Мне это нравится, – продолжила Тин. – Я люблю людей, которые идут по жизни смеясь.

– Кажется, я поняла, чему ты пытаешься меня научить. Ты намекаешь, что женщина с бавским акцентом, скромно одетая простолюдинка может попасть в такие места, куда светлоглазой ходу нет.

– И может услышать или сделать вещи, которые светлоглазой не по силам. Акцент важен. Проявишь чудеса красноречия, и уже не будет иметь значения, что у тебя в карманах пусто. Вытрешь нос об рукав, заговоришь по-бавски – и, возможно, люди даже не посмотрят в твою сторону, чтобы заметить меч на твоем поясе.