Марк, тварь позорная. Я ведь тебя достал всё же. Нет, это ты меня достал, урод пузатый, а я тебя грохнул, понял? Лежи теперь там, уже и хрипеть перестал. А кто был второй? И кто стреляет по мне? Тима? И это те мужики, что нас обогнали, или нет? Если они, то там должно быть ещё не меньше двух человек. Если не они, то, может, и один пухлый порося где-то прячется: стреляет ведь всего одна винтовка. Точно, одна, короткими очередями долбит.

Вот вторая куча, я теперь за ней жить буду. Сколько получится, столько и поживу. Меня так просто не достанешь — у меня патронов много, на всех хватит. А на Тима много и не надо: папа его вон с четырёх всего копыта-то разбросал, лежит в красной луже. А могло и одного хватить. О чём это я? А чёрт его знает, о чём-то типа «Песни мщения» в мозгах крутится. Я даже про ногу простреленную забыл от злости, которая теперь просто душит меня. Ну что за твари толстозадые, а? Что эти два козла ко мне прицепились? Один теперь, к счастью: второй уже цепляться не будет, — а мы сейчас попробуем сделать «меньше одного».

А, блин, нога! Нога, мать её! Да что же дёргает-то так? Шмыгаю носом. И из носа кровь течёт, в рот затекает, отчего привкус такой, словно медяков наглотался, я вообще сейчас круче любого мертвяка — весь в крови, в своей и Джеффа. Джефф, чёрт, как же так, а? Тима, я тебя урою сейчас за этого мужика, понял? Я твои кишки на ствол намотаю, урод… Плевать на ногу, я до тебя, козла душного, доберусь. Точно доберусь, если прямо сейчас не сбежишь, потому что не догоню: нога у меня плохая.

Ладно, лежать так можно до бесконечности, надо делать что-то. Не думаю, что Тима на меня так же, как папа, выйдет. Он всё видел, он знает, что за это бывает. Что он будет делать? Что бы я делал, если бы был Тимой? Не знаю. Удавился бы, чтобы мне проблем не создавать от мук совести. Или с горя по папе. Что ещё? Опять не знаю. Я даже не помню, как там насыпь выглядит, пикап перевёрнутый всё закрывает.

С этой стороны высовываться мне не с руки. Да и не смогу я первым его увидеть, если он на насыпи. Там ещё и трава густая: они по уму позицию выбрали. Действительно, как по уму! Единственное место, мимо которого мы не могли проскочить никак. На этой сотне метров все местные дороги сходятся. И мы были как на ладони. С насыпи или из домика.

Домик, блин… а в домике никого? В каждом домике свои гомики. Или гномики? Это Америка — значит, гомики. Геи, если быть политкорректным. Не хочу поликорректным, хочу Тиму душить и стрелять, пидора такого, гномик, блин… из домика… для гомика.

А насчёт домика… я бы на их месте посадил туда стрелка, это ведь точно те два мужика с толстяками. Толстяки, наверное, просто залегли в кабине, когда мимо нас ехали. А когда убедились, в какую точно сторону мы едем, то обогнали и устроили засаду. А я, дурная обезьяна, всё прохлопал. О, какое же я тупое и нелепое создание!

Ещё куча, подальше. Если заползу, то смогу, наверное, и на домик глянуть. А мне надо на него глядеть? Ладно, хуже не будет. Наверное, Тима тоже сейчас думает, как меня достать. Ситуация патовая — пикап нам такую устроил. Ни им меня с флангов не обойти: увижу, — ни мне не высунуться. Ладно, надо к дальней куче ползти, может, и вырвусь.

Нога как бревно волочится, только бревну болеть не положено, а она болит. Ползу на локтях, положив на них карабин. Тут немного — метров пятнадцать всего, и следующее укрытие, а там ещё подумаю. Солнце в затылок, жарко, кепку потерял. А от песка проморгался, кстати, хоть глаза ещё немного режет.

Шаги я услышал сразу и очень близко. Так близко, что понял: перекатываться и уходить бесполезно, я уже влип. Окончательно. Успел лишь голову повернуть. Он прямо здесь стоит, у пикапа, оружие у плеча, смотрит мне в глаза и улыбается. Точно, улыбается, белые зубы и чёрное отверстие дула. Я всё же дергаюсь — и тут вспышка и как молотком по виску, искры в глазах, и удивлённое осознание, что я ещё жив, что стрелок попал как-то неправильно, не туда, куда положено попадать, чтобы убить. А вместо второго выстрела у него из головы вылетело ярко-красное облачко, и он упал вперёд лицом, подогнувшись в коленях, со всего маху ударившись лицом в землю — я даже услышал треск сломавшегося носа.

Радио. У меня всё время было радио на плече, а я его не тронул даже.

— Дрика?

— Да, это я. — Голос испуганный и какой-то радостный одновременно. — Я его убила?

— Наповал. Ты его не просто убила: ты мне башку спасла.

— Что мне теперь делать?

Умница, не ожидал. Она же в панике бежала, я видел. А тащила с собой, оказывается, снайперский «штайр» и теперь где-то залегла. Там дальше тоже кучи, и уже кусты появляются, там она где-то и укрылась. Что я говорил про футбольный мяч недавно? Говорил же, что попадёт. Не в мяч, так в башню кому-то.

Что ей делать, что ей делать? А где она вообще?

— Ты где?

— Прямо за тобой. — Она запнулась. — Ну, если ты сейчас лицом к машине, то я на шесть часов. Я тебя сейчас не вижу.

— Понял.

Я пока не лицом к машине, но скоро буду. Голова кружится, висок болит. Прикасаюсь к нему рукой и опять ругаюсь. Потому что больно. И кровь на руке, много, как всегда с головы натекает. И я счастлив, потому что, когда я дёрнулся, тот гад промахнулся, пуля по башке вскользь прошла, лишь рассекла до кости. Что делать? На глаза течёт, кстати, мешает. ИПП[61]. Вытаскиваю его из кармана, зубами выдираю нитку с пластмассовой бусинкой. Так, подушечку, и прижать как можно сильнее, чтобы не текло.

Где Тима? И где этот был, которого Дрика? Наверняка всё это время за машиной прятался, а я его и не заметил. И не услышал. А он услыхал, как я пополз, и высунулся. Меня не убил, а сам словил в башню. Тима, ты бы тоже высунулся, а? Я ведь если не убью тебя сейчас, то уже ночей спать не буду, кушать не смогу. Ты, сволочь, мне свою жизнь насквозь задолжал.

Захлопали частые выстрелы у меня за спиной, один за другим, раз десять подряд, потом голос в радио:

— Он убегает!

Дальше мне и объяснять ничего не потребовалось. Ни кто убегает, ни куда. Я даже не понял, откуда силы взялись вскочить на ноги, и даже раненая почти не волочилась, а нормально меня несла, только болела дико и всё подогнуться норовила. Тима не будет отбиваться. Тима — трусливое чмо, не как его покойный папа, который был крепким мужиком. Он бежит, и бежать он может только за насыпь, у них там машина наверняка, больше её спрятать некуда. Я дикими скачками дохромал до переднего бампера, успев отметить, что туша Марка, похожая на выброшенного на берег и тонущего в крови кита, начинает шевелиться, но даже это меня не остановило. Пластиковое цевьё «зига» со стуком встретилось с вертикально стоящим бампером, я прижал его рукой: иначе не попаду, всё ходуном ходит.

Вон он, вскакивает на ноги. Дрика не умеет по бегущему стрелять, мажет, но Тима трус, она его прижала к земле. Метров сто всего до него, рукой подать. Я плавно подвожу к нему красную точку, беру маленькое упреждение и, провожая его бег стволом, начинаю раз за разом давить на спуск.