Дьедонне и Семун расстались, мы с Рафаэлем тоже больше не видимся. Юмор больше не помогает людям, он их не сближает.

Нескончаемые жалобы и обвинения евреев раздражают, донимают, утомляют и в конечном счете вызывают к ним антипатию. Кампания против Дьедонне — я это очень хорошо почувствовал — только подлила масла в огонь: те, кто уже относился к ним неприязненно, вполне возможно, несправедливо, — стали относиться хуже, а те, кто молчал, стали высказываться.

— Честное слово, они уже всех достали, — возмущался мой коллега по лицею, когда мы сидели с ним в учительской. — Их, по-моему, пока никто не назначал стражами порядка и морали. Уточним: иудео-христианской морали. Но они забыли, что мы живем в светской стране.

— Меня огорчает ожесточение СМИ против Дьедонне, которое за всем этим последовало, — отозвался я.

— Да говорят, они купили большую часть СМИ, — сообщил коллега, маскируя улыбочкой суть своего замечания.

Я почувствовал: он ждет моей реакции, прощупывает почву, желая знать, дам ли я ему возможность и дальше двигаться по этому пути. Я часто замечал, что в разговорах со мной люди бросают камешки в огород евреев. Собеседники, наверное, считали, что доставляют мне этим удовольствие. Я не сомневаюсь, что другие — или те же самые — ругали арабов в разговорах с евреями. Есть во Франции народ, который хочет, чтобы мы между собой ссорились. Но я никогда не ловлюсь на подобные крючки. Сделав вид, что я ничего не слышал, встал и подошел к кофеварке.

Я допивал свой кофе, стоя в столовой перед телевизором, уже в плаще. Наверняка сегодня опоздаю в лицей, но не задержаться не мог: обещанные новости меня заинтересовали.

— Ты еще не ушел? — удивилась Фадила, увидев меня в столовой.

— Они взорвали самодельную бомбу во время спектакля Дьедонне в здании биржи труда вчера вечером.

— Сионисты?

— А кто же еще?

— Есть пострадавшие?

— Маленькая девочка. Но еще неизвестно, насколько серьезно.

Наконец обещанный репортаж. Сначала короткое вступление с сообщением, что снаряд был не боевой, а только с раздражающим газом. Затем задержание подозреваемого. На первом плане стычка, мужчина с поясом сопротивляется. Увидев его, я чуть не подскочил.

— Надо же! Это Мишель!

— Кто?

— Парень, которого арестовали.

— Ты его знаешь?

Показали мужчину очень коротко, но я был уверен, что узнал его.

— Мишель Бенсуссан. Приятель Рафаэля.

— Рафаэля? Твоего друга детства?

Я кивнул. Если честно, то я был в шоке.

— Он сионист?

— Рафаэль?

— Нет, этот Мишель.

— Понятия не имею. Я и видел-то его раз или два. Он приходил с Рафаэлем к нам на праздник, когда я работал в культурном центре. Это было… Очень давно.

— Так. Значит, лучший друг твоего бывшего лучшего друга сионист, подложил бомбу в зрительный зал и ранил маленькую девочку, — подвела итог Фадила. — Супер.

Так оно и есть, друг моего заединщика, почти брата, похоже, стал активистом. Я поставил чашку на стол и поспешил из дома с настроением хуже некуда. Мне бы надо было бежать со всех ног, а я еле плелся. Вспоминал, как мы дружили, нашу борьбу, споры, надежды. Мы верили, что будем дружить всю жизнь. И это было… Вчера. Во всяком случае, не так уж давно. Кто из нас первый забыл общие идеалы? Неужели Рафаэль в самом деле стал сионистом? Неужели поддерживает правительство Израиля? Вообще-то все евреи сионисты, для них это нормально. А почему это так важно для меня? Потому что наглядно доказывает, как разрушительно действует время на юношеские идеалы? Потому что уклонение, отказ от них говорит, что и я тоже сдался? Как бы мне хотелось, чтобы мы остались прежними и по-прежнему верили в нашу дружбу! Я старался отогнать от себя черные мысли. Если Мишель стал яростным активистом, то это совсем не значит, что активистом стал Рафаэль.

Наконец лицей. Я взбежал по лестнице через три ступеньки, влетел в класс, где шумели и прыгали мои ученики. Посмотрел на них и улыбнулся.

Я был на своем месте.

Насилие, пытки, убийства, унижения. Американская армия показала свою темную сторону. «Амнести интернэшнл»[96] предъявила американцам первые обвинения. Американские СМИ подтвердили: тюрьма Абу Гираб в Багдаде, служившая пыточным центром полиции Саддама Хусейна, стала таким же центром для американской армии. Военные первой мировой державы, взявшие на себя задачу освободить Ирак от диктатуры, избавить народ от насилия, установить в стране демократию, оказались такими же свирепыми дикарями, как сбиры поверженного тирана.

Кадры на экране один отвратительней другого: девка с наглой ухмылкой фотографируется с пленниками, которых держит на поводке. Или с другим, которого заставили мастурбировать. Изуродованные тела с гордостью выставлены напоказ.

Свидетели в ужасе от варварства и бесчеловечности.

— Все маски долой, перед нами истинное лицо тех, кто притворялся носителем справедливости! — говорит мне Фадила.

— Да все на свете знали, ради чего они туда ринулись, но делали вид, что верят красивым словам, — подхватывает Тарик.

— Зато теперь мы видим своими глазами, что они такие же уроды, как и те, кого называли уродами.

— Постойте! Речь сейчас только об одном подразделении, а не обо всей американской армии! — вступился я.

Я был возмущен не меньше, но как всегда не хотел бездумных обобщений. Объективность, трезвый анализ фактов — по крайней мере, тех, которыми мы располагаем, — а потом уже выводы. Иначе мы переполняемся эмоциями, нами можно манипулировать, разжигать в нас ненависть.

— Ты прав, конечно, — признал младший брат. — Но я готов держать пари, что эти не исключение. Напротив, я сказал бы, что они симптом и воплощение методики американцев. Высокоморальными речами народ настраивают, внешней опасностью мобилизуют. Обличая зло, натравливают на врага. Таков механизм, работающий на поверхности. А чуть поглубже лежат проклятые экономические и политические интересы: нефтяные лоббисты, стремление к мировой гегемонии, уверенность, что они высшая раса, а все остальные недочеловеки.

— Согласен, — ответил я. — Но как раз того, что поглубже, никто не хочет видеть.

— Не уверен. Думаю, американский миф со дня на день лопнет.

— Ошибаешься, — вмешалась Фадила. — Мы давным-давно знаем о лживости американской системы, о ее несправедливости, но все остается по местам. А почему? Потому что западный мир нуждается в лидере, он не готов отказаться от модели, в которой он живет.