Но всё это казалось ничтожным в сравнении с тем, что происходило сейчас.

– Сможешь ли ты… – начал Пройас, лишь для того, чтобы голос его от мучительной боли сменился каким-то хрипящим свистом.

– Что смогу, дорогой мальчик?

– Сможешь ли ты… простить меня… Акка?

Неискренний смех.

– Проклятия жён, как и благословения колдунов, ничего не стоят. Разве не так говорят у вас в Кон…

– Нет! – крикнул король, очевидно предпочтя страсть яростного восклицания любым возражениям или банальным отговоркам. – Моё имя… – продолжил он исказившимся голосом, – станет именем… которое мои дети… и дети моих детей будут проклинать в своих молитвах! Неужели ты не видишь? Он не просто предал казни моё тело! Я проклят, Акка!

– Как и я! – воскликнул волшебник, с улыбкой возражая ему. Эсменет увидела, как он беспомощно пожал плечами. – Но… постепенно к этому привыкаешь.

И тогда она поняла, что это было подлинным даром – способность выторго́вывать условия у собственной смерти.

– Да… – ответил Пройас; его голос на краткий миг будто бы снова обрёл былую лёгкость. – Но ведь… это же… я, Акка. Это же… я.

Акхеймион с тупым неверием покачал головой. Оба мужчины рассмеялись, хотя расплатиться за это из них двоих пришлось лишь Пройасу. Он охнул и, захрипев, выгнулся от боли, на мгновение открыв её взгляду чёрные волосы своего лобка. Старый волшебник, поддерживая правой рукой голову любимого ученика, левой медленно протирал влажной тряпицей его грудь, шею и плечи. Он делал это до тех пор, пока судороги не прекратились – помогал Пройасу тем же способом, которым она помогала и ещё будет помогать Мимаре.

В тишине тянулись мгновения. Эсменет, ощутив неудобство своей позы, опустилась на колени.

– Какая заносчивость… – сказал, наконец, Пройас голосом безжизненным и оттого тревожным.

Судя по его виду, Акхеймион некоторое время силился понять, о чём речь.

– Что?

– Какая заносчивость… скажешь ты… Какое безоглядное и незамысловатое высокомерие… строить догадки о том… чего ты заслуживаешь…

Акхеймион вздохнул, наконец смирившись с тем, что Пройасу необходимо исповедаться.

– Дети частенько почитают меня мудрецом. Дети и всякие идиоты.

– Но… не я… Я почитал тебя… дураком…

Акхеймион ничего ему не ответил – Эсменет сочла это свидетельством какой-то старой и даже им самим не до конца осознанной обиды. Такова сущность бремени, что мы налагаем друг на друга. Таковы хитросплетения жизни, оставленные нами, словно бурьян на невозделанных полях…

– Сможешь ли ты… – натужно дыша, спросил Пройас дрожащим голосом. – Сможешь ли ты… простить меня… Акка?

Старый волшебник прочистил горло…

– Только если ты пообещаешь держаться, мой мальчик. Только если ты будешь жи…

Но Пройас вдруг отбросил прочь заботливые руки Акхеймиона собственной гротескно отёкшей и побагровевшей рукой. Он, неотрывно взирая на происходящее внизу буйное действо, выгнулся вперёд – лишь для того, чтобы самому застыть в пароксизме мучительной боли.

Эсменет перевела дыхание – достаточно громко, чтобы Акхеймион тут же бросил в её сторону короткий взгляд.

Их глаза на миг встретились – два опустошённых лица.

– Взгляни! – задыхаясь, простонал Пройас, взмахом руки указывая в сторону Голготтерата. – Что-то… про-происходит…

Она увидела, как старый волшебник повернулся к отсутствующей стене – и тут же побледнел.

* * *

Не считая засевших в Акеокинои скюльвендов, первыми это заметили адепты Мисунсай и Имперского Сайка, перестраивавшие свои ряды над Угорриором… хотя поначалу многие и не поверили своим глазам. На западе Окклюзия изгибалась идеальной дугой, достигая стелющейся поверху бесцветной туманной дымки и ограждая от взора всё, что простиралось за нею вплоть до самого Крушения-Тверди – упирающихся в лазурное небо заснеженных вершин Джималети. Не кто иной, как Обве Гёсвуран, великий магистр Мисунсай, чей взгляд был привлечён клубящимся столбом то ли дыма, то ли пыли, первым заметил их…

Шранков, стекающих вниз по склону вдоль рытвины на западной дуге Окклюзии. Ещё большее их число через некоторое время показалось всего лишь лигой южнее. И ещё большее между этими двумя точками.

А затем очередное скопище тварей, изливаясь на равнину целыми тысячами, явилось с севера.

Адепты разразились воплями тревоги и ужаса. Темус Энхору отправил тройки колдунов Имперского Сайка с сообщениями Серве, Кайютасу и Саккарису. Но представлялось весьма вероятным, что те уже обо всём знали, услышав происходящее, невзирая на адский грохот идущего внизу сражения…

Постоянно усиливающийся титанический ропот, раскалывающее небеса завывающее безумие собравшихся воедино невероятных множеств.

Всепоглощающий рёв Орды.

А затем, внезапно, словно вода, проломившая борт, полчища шранков хлынули вниз, затопив все расселины и склоны противоположного края Окклюзии потоком копошащихся белых личинок. Скопища бледных фигур заполнили всё, кроме самых отвесных вершин, во многих местах целыми пластами – сотнями и тысячами – срываясь со скал и обрывистых склонов, огромной волной устремляясь к собственной смерти. Мёртвые и искалеченные существа скатывались кувырком по изрезанным рытвинами косогорам, накапливаясь в канавах и ямах, заполняя собою овраги, покрывая склоны грудами тел до тех пор, пока очередные сорвавшиеся с обрывов твари не начинали невредимыми подниматься после падения, возвращаясь к спешному бегу, – до тех пор, пока Окклюзия не стала не чем иным, как кучкой изолированных вершин, окружённых бурлящим водопадом, который, растянувшись на целые лиги, изливался вниз и растекался вовне грязным потоком, состоящим из бесчисленных тысяч.

Адепты взирали на происходящее с ужасом и неверием. Некоторые из них, чьи глаза были помоложе, сумели разглядеть на Шигогли одинокую фигуру, словно бы ожидающую набегающего потока. Они поражённо наблюдали за тем, как кишащие массы устремились к ней, вздымая столбы клубящейся пыли… И лишь когда земля под парящей фигурой начала изрыгать гейзеры пепельно-серого песка, расшвыривающие во все стороны залитые лиловой кровью белесые туши, они узнали в ней своего Святого Аспект-Императора…

В одиночестве противоставшего надвигающейся шранчьей Орде.

* * *

Ангел Мерзости.

Его триумфальный визг сбивает со стен налёт пыли и пласты отслаивающейся извести. Кахалиоль, Жнец Героев, вертит вещь в пылающих когтях. Болтающиеся конечности, голова, висящая словно на вытянутом чулке. Мягкая кожа – пузырящаяся ожогами, расцарапанная или просто ободранная. Мочевой пузырь, окружённый студенистыми внутренностями и переполненный, словно неотжатая тряпка, каким-то невероятным количеством крови.

Но где она? Где же душа?

Брось это, – приказывает Слепой Поработитель.