– …рос и воспитывался одним из Взыскующих Истины и Покаяния, а мы держим данное слово.

– Я тоже должен исполнить кое-какие дела – там, наверху, где ты провел ночь.

– Боюсь, их придется оставить невыполненными.

В молчании мы вышли за дверь, на вершину скалы, и тут мастер Аск снова заговорил:

– Ладно. Пойду я с тобой, если получится. Сколько раз мне хотелось выйти за дверь да пойти куда ноги несут…

Я сказал, что сразу же развяжу его, если он поклянется в том честью, но мастер Аск покачал головой:

– Ты можешь счесть, что я обманул твое доверие.

Что это могло значить, я понять не сумел.

– Возможно, где-нибудь там живет и она, женщина, которую я звал Эмблой… однако твой мир – это твой мир. В твоем мире я могу существовать, только если вероятность моего существования достаточно высока.

– Но я же существовал в твоем доме, разве не так? – заметил я.

– Да, поскольку вероятность твоего существования – дело решенное. Ты неотъемлемая часть прошлого, моего прошлого и прошлого этого дома, а вот являюсь ли я частью будущего, к которому ты следуешь, – это еще вопрос…

Тут мне вновь вспомнился зеленый человек из балагана посреди ярмарки в Сальте. Его осязаемость сомнений вроде бы не вызывала.

– А если нет, ты что же – лопнешь, как мыльный пузырь, или развеешься, словно дым? – спросил я.

– Не знаю, – отвечал мастер Аск. – Откуда мне знать, как это выйдет и где я после этого окажусь? Возможно, меня не станет вообще, ни в одном из времен. Оттого я и не вышел бы из дому по собственной воле.

Я подхватил его под руку – наверное, оттого, что подумал, будто таким образом смогу удержать при себе, – и потянул за собой. От вычерченного Маннеей маршрута я не отклонялся ни на шаг, и Последний Приют высился позади, незыблемый, как любой другой дом. Голову переполняли мысли обо всем услышанном и увиденном, и посему какое-то время – шагов двадцать, а может, и тридцать – назад, на пленника, я не оглядывался. Наконец его замечание насчет гобелена напомнило мне о Валерии. Комната, где мы с Валерией угощались печеньем, была увешана гобеленами сверху донизу, а слова мастера Аска о следовании различными нитями будто бы намекали на хитросплетения коридоров, которыми я бежал, прежде чем встретился с ней. Я раскрыл было рот, собираясь рассказать об этом, но обнаружил, что мастер Аск исчез. Мои пальцы сжимали пустоту. Казалось, Последний Приют позади покачнулся, словно корабль на волнах океана льдов… и тут же слился с темной вершиной скалы, на которой стоял, а льды обернулись тем самым, за что я принял их поначалу, – всего-навсего грядой облаков.

Еще шагов сто, а то и больше, мастер Аск окончательно не исчезал, витал рядом. Все это время я чувствовал его поблизости, а порой, если только не пробовал смотреть на него прямо, даже мельком, искоса, видел его, идущего за мной на полшага позади. Каким образом мне удавалось его разглядеть, каким образом ему удавалось вроде бы оставаться со мной, но в то же время отсутствовать, – сие мне неведомо. В наши глаза, подобно многим миллиардам солнц, ливнем струятся потоки фотонов, мельчайших частиц, лишенных заряда и массы, – так объяснял на уроках почти ослепший мастер Палемон. Для нас эти ливни фотонов складываются в образ человека, но иногда человек, которого мы якобы видим, вполне может оказаться не менее (если не более) иллюзорным, чем мастер Аск.

Мудрость его также осталась при мне. Печальная то была мудрость… зато настоящая. Ах, как мне хотелось, чтобы он смог пойти со мной дальше, пусть даже это и значило бы, что приход льдов неотвратим!

– Одиноко мне, мастер Аск, – заговорил я, не смея оглянуться назад. – Только сейчас сознаю, насколько мне одиноко. Наверное, ты тоже о ком-нибудь да тосковал. Кем была та женщина, которую ты называл Эмблой?

– Первой женщиной, – отвечал он, хотя, возможно, его ответ мне только почудился.

– Мешианой? Да, я ее знаю, и она просто прекрасна. Моей Мешианой была Доркас. Я так скучаю о ней… но и об остальных тоже. Когда Текла сделалась частью моего существа, я думал, что впредь не останусь в одиночестве ни на миг, но теперь, когда из наших личностей сложилась новая, нередко тоскую – о Доркас, о Пие с плавучих островов, о маленьком Севериане, о Дротте с Рохом… а будь здесь Эата, обнял бы его что есть сил!

Но знаешь, больше всего хотелось бы мне повидаться с Валерией. Возможно, Иолента и превосходила красотой всех женщин, которых я видел в жизни, однако в лице Валерии имелось нечто такое… такое… просто сердце вон из груди. А я, наверное, был тогда всего лишь мальчишкой, хотя в то время так не считал. Выкарабкался из мрака и оказался в саду, называвшемся Атриумом Времени. Сад ограждали со всех сторон башни – башни семейства Валерии, а посредине возвышался над землей пьедестал с множеством солнечных часов, и хотя я прекрасно помню его тень на снегу, солнце заглядывало туда разве что на две, самое большее, на три стражи в день: большую часть времени его заслоняли стены да башни. Твои познания, мастер Аск, куда обширней моих – может, ты объяснишь, кому и зачем он мог там, в таком месте, понадобиться?

Порыв ветра, резвившегося среди скал, подхватил, вскинул кверху мой плащ, едва не сорвав его с плеч. Пришлось запахнуться плотнее и натянуть на голову капюшон.

– А занесло меня туда в поисках пса. Я звал его Трискелем и всерьез считал своим, хотя завести собаку прав не имел. Нашел я его среди зимы. В тот день мы занимались стиркой – стирали постельное белье для клиентов, – и сток начисто засорился тряпьем да нитками. Я от работы отлынивал, и Дротт выгнал меня наружу, пробить засор бельевой подпоркой. А на дворе ветер, мороз ужасный… О наступающих льдах я в то время не знал, но чувствовал, что зимы с каждым годом становятся хоть немного, да холодней. И, конечно же, стоило мне открыть сток, руки чуть не по локоть обдало выплеснувшейся наружу грязной водой.

Злился я здорово: я как-никак самый старший из учеников после Дротта с Рохом, и для грязной работы Дротт мог бы найти кого-нибудь помладше. И вот ковыряю я палкой в засорившемся стоке, гляжу – вон он, на том краю Старого Подворья. Должно быть, накануне вечером блюстители Медвежьей Башни устраивали бои для узкого круга избранных, а трупы погибших зверей свалили у крыльца, ждать живодера. Был среди них арсинойтерий, и смилодон, и с полдюжины диких волков, а пес лежал на самом верху. Наверное, погиб последним – судя по ранам, задранный одним из волков. Конечно, на самом деле он был жив, но с виду выглядел мертвей мертвого.

Я подошел поглядеть на него – не столько из любопытства, сколько затем, чтоб ненадолго бросить работу и подышать на окоченевшие пальцы. Пес тоже совсем окоченел и холоден оказался, как… да как все вокруг. Однажды мне довелось зарубить мечом быка, так тот бык, даже мертвый, в луже собственной крови выглядел живее, чем мой Трискель. Однако я потянулся к нему и погладил его по темени. Голова у него была огромной, словно медвежья, уши обрезаны под самый корень – только пара острых кончиков кверху торчит. Погладил я его, смотрю, а он глаза приоткрыл. Тогда я со всех ног поспешил назад, через двор, и, опасаясь, как бы Дротт не послал Роха проверить, чем я здесь занят, заработал палкой с таким усердием, что тут же сломал ее пополам.