– Серьезно, Генри. Соберутся одни мужчины. Будем спорить о политике – политично, разумеется, чесаться где хочется и когда захочется, рыгать аналогично, ругаться как матросы, пить как матросы и поднимать тосты за отсутствующих прекрасных дам, пока Бенсон и другие мои слуги не отнесут нас по спальням. Я пригласил доктора Гренджера, потому что… ну, вы знаете.

Адамс знал. Доктор Элиас Гренджер был старше их всех – он уже лет пять как разменял седьмой десяток. Четыре года назад он овдовел и до сих пор не оправился от потери. В мужском обществе доктор Гренджер порой проявлял веселость, отличавшую его до смерти жены, но в присутствии женщин почти не открывал рта, словно это задело бы чувства покойницы. Адамс, оставшийся вдовцом семь лет назад, отчасти понимал доктора. Если бы не Лиззи Камерон и, в меньшей степени, Нанни Кэбот Лодж, он, вероятно, тоже не принимал бы приглашений на обеды, по крайней мере в смешанном обществе. Но из-за этих дам он не только посещал смешанные обеды, но и вновь стал давать свои знаменитые «завтраки» (ближе к полудню), включавшие Лиззи, Нанни и другие местные сладости.

– Замечательно, и я люблю старину Гренджера, – сказал Адамс, – но…

– Пока вы не ушли дальше «но»… – перебил Джон Хэй. – Я забыл добавить, что будет Кларенс Кинг.

– Кинг! – воскликнул Адамс. – Я думал, он уехал в Мексику, или в Патагонию, или в Чили, или где там еще живут его обожаемые смуглые красавицы.

– Я тоже так думал, Генри, но он снова здесь… проездом, как я понял. Обещал прикатить под звон бубенцов – фигурально, а, зная Кинга, может быть, и буквально.

– Кто еще придет? – спросил Адамс.

– Тедди и Джеймс, разумеется. Кинг. Редьярд Киплинг заглянет из клуба «Космос»…

– Я бы пришел его послушать, – сказал Адамс, – но всякий раз, как рядом оказывается Тедди и начинает говорить, Редьярд подбирает под себя ноги и внимает весь вечер завороженно, как пятнадцатилетняя барышня.

– Блестящий рассказчик не может не ценить другого блестящего рассказчика, – ответил Хэй. – Камерон не выберется, зато Кэбот Лодж обещал прийти.

– Покуда его жена разливает кофе и нарезает торт под Большим куполом, – заметил Адамс.

– Вот именно. А насчет Гарри… я говорил, что он снова поселился у нас? До отъезда из Вашингтона, думаю.

– Нет, – проговорил Адамс упавшим голосом. – Вы мне не говорили.

– Так вот, он перебрался к нам, – сказал Хэй. – И в этот раз все будет просто, без церемоний. Выпьем, распояшемся…

– Распоясанный Генри Джеймс, – пробормотал Адамс. – Мое внутреннее око не в силах этого представить. – Он на несколько секунд замолчал и прочистил горло, прежде чем смог продолжить: – А… мистер Холмс тоже будет?

Хэй то ли не заметил, что у Адамса изменился голос, то ли решил не обращать на это внимания.

– О нет. Холмс исчез. Насколько я слышал, он точно покинул город, а может, даже вернулся в Англию. В любом случае на сегодняшнем обеде его не будет, чему я искренне рад.

– Почему? – спросил Адамс.

– Потому что моя дочь Хелен от него без ума, – буркнул Хэй. – Позавчера пытала меня, сколько сыщики зарабатывают и может ли доход сыщика обеспечить его супруге уровень жизни, к какому привыкла Хелен. Еще спрашивала, часто ли королева Виктория посвящает великих сыщиков в рыцари.

– Боже, – сказал Адамс, – она не могла спрашивать в таких выражениях.

– Могла и спрашивала, – ответил Хэй. – Ах да. Будет Сент-Годенс, но предупредил, что, возможно, уйдет до бренди и сигар – к какой-то жене сенатора, которую увековечивает в граните.

– Она позирует по ночам?

– Всякий раз, как сенатор в отъезде, – сказал Хэй.

– Киплинг, наш дорогой Кларенс Кинг, Сент-Годенс, Кэбот Лодж без Нанни – когда она за столом, он почти не раскрывает рта, но в мужском обществе бывает вполне остроумен – и, разумеется, возможность из первых рядов наблюдать второй раунд схватки между Гарри и Малышом, – произнес Адамс. – Такое я не могу пропустить. Приду.

– Под звон бубенцов?

– У меня и впрямь есть шутовской колпак с бубенчиками. Я принесу его с собой и после четвертой бутылки, возможно, даже надену, – сказал Адамс.

– Приберегите его для юного Теодора… просто на всякий случай.

Оба продолжали посмеиваться еще некоторое время после того, как повесили телефонные трубки.

* * *

Грохот выстрела в пятидесяти футах внизу оглушил Джеймса. С парусины на тонких стропилах взмыли в воздух куриные перья. Что-то – видимо, дробь – застучало по брусу, на котором, силясь вытянуться в струнку, лежал литератор. Несколько дробин пробили правый рукав и булавочными уколами впились в руку. Он стиснул зубы, чтобы не закричать.

– Промазали! – заорал один из гангстеров. – А вот гляньте я!

Один за другим раздалось два выстрела – скорее из винтовки, чем из охотничьего дробовика. По меньшей мере одна пуля ударила в брус футах в семи впереди Джеймса. Весь брус содрогнулся, словно дерево под первым мощным ударом топора.

– Убил! – выкрикнул тот же голос.

Толпа взревела.

Джеймс рискнул глянуть вниз.

Почти все, за исключением анархистов, повскакали с мест и, сбившись в кучу, хлопали друг друга по плечу. Границы враждующих банд были позабыты. Гангстер с ружьем держал за хвост большую дохлую крысу и поворачивал ее, принимая славословия преступной когорты.

– ТИШИНА!

Голос Мориарти прозвучал так зычно и повелительно, что Генри Джеймс чуть не свалился с бруса. Толпа тут же умолкла.

– Гроган на следующей неделе посетит всех ваших вожаков и передаст точные инструкции: где вы должны находиться первого мая, какое вооружение надо взять, а какое вам предоставят, где именно предстоит убивать полицию, точное местоположение будущих засад, а также сведения о том, когда анар… простите… социалисты начнут метать бомбы. На сегодня все. Уходите по двое – по трое, возвращайтесь в свои районы и пивные. У полиции не должно быть никаких поводов кого-нибудь остановить, а уж тем более – задержать целую группу. И я велю Лукану Адлеру убить любого, кто настучит в полицию, даже если того возьмут под усиленную охрану.

Судя по наступившей тишине, его слова несколько отрезвили гангстеров. Тот, что с винтовкой, отбросил дохлую крысу. Его товарищи кучками потянулись к выходам – сдвижным воротам в передней и задней стене здания.

Джеймс глянул вниз, ища взглядом Мориарти, но на помосте оставался лишь Гроган – верзила в котелке. Мориарти исчез.

* * *

Джеймс лежал на высоком брусе, чувствуя такую боль в каждой мышце и в каждой косточке, что боялся застонать. Анархисты и гангстеры исчезли в уличной темноте – последним, погасив свет, ушел человек, которого называли Гроганом, – а Джеймс все боялся шевельнуться. Левую руку мучительно саднило. Он пролежал так еще примерно час, слушая беготню крыс по стропилам.