— Хотите пари? Эту прелестную дипнофору я сейчас уложу на стол, сдеру с неё одежду и буду забавляться с ней столько, сколько хватит моих сил. А потом уступлю её любому из вас.

— Гляди, не успеешь снять штаны, как она выцарапает тебе глаза, — засмеялись студенты.

— Пусть только попробует! Сначала я набью ей морду, а потом задеру подол. Думаю, после этого у неё отпадёт всякая охота сопротивляться, особенно после того, как в неё вонзится моё копьё.

— Держу пари на бутылку анжуйского, что тебе не удастся даже раздвинуть ей ноги! — воскликнул один. — Лицом она — вылитая злючка.

— На две бутылки! — предложил другой.

— На три! На два денье! На три денье! На су!

— Принимаю! — громко вскричал Гаусельм.

— Одумайся, здесь её отец! — предостерёг Готье. — Он насадит тебя на вертел.

— Сунем кляп ему в рот, затем вы будете его держать, а я на его глазах насажу на свой вертел эту курочку.

С этими словами Гаусельм, обернувшись, схватил за руку юную дочь трактирщика как раз в тот момент, когда она собиралась уже уходить.

— Постой, крошка Милзанда! Отчего это ты такая сердитая? А, услышала про королеву? Наверно, и тебе хочется так же, как у них с кардиналом? Но ты, похоже, не знаешь этот способ? Так я покажу тебе. А ну, ложись на этот стол да живо задирай свои юбки! Сейчас узнаешь, чем занимается испанка с папским посланцем у себя во дворце.

И, одним движением руки смахнув бутылки, Гаусельм повалил дочь трактирщика на стол и принялся стаскивать штаны.

— Что вы такое себе позволяете! — вскричала перепуганная Милзанда, вскакивая на ноги. — Да как вы смеете! Я позову на помощь! Помогите!!! Помоги…

Гаусельм снова повалил её на стол и, зажав ей рот рукой, попытался задрать подол платья. Но девушка ухитрилась укусить его за руку и вновь подняла истошный крик. Гаусельм принялся бить её по щекам. Разбив в кровь нос и губы, крикнул:

— Эй, друзья, заткните-ка ей рот, а вы, двое, живее задирайте ей ноги! Да держите её, чтобы не брыкалась.

Студенты со смехом ухватили бедную девушку за ноги… И в это время на пороге кухни с ножом в руке показался трактирщик, отец девушки, и рядом с ним кухарка. Молодые люди, визжа от восторга, были так увлечены своим делом, что не заметили отца, бросившегося спасать свою дочь. И только было собрался Гаусельм приступить к исполнению того, что задумал, как отец, подбежав, с размаху всадил ему в спину нож по самую рукоять.

— Получай, подонок, чернобородая мразь! — выкрикнул он и, выдернув нож, воткнул его во второй раз в тело мерзавца, но уже в шею.

Повернувшись, словно не понимая, кто посмел ударить его, Гаусельм вытаращил глаза на трактирщика, раскрыл рот, собираясь что-то сказать, но тут кровь хлынула у него горлом, и он упал замертво.

— Гаусельма убили! — истошно завопил один из южан, выдёргивая из-за пояса кинжал. — Бей северян!

Студенты, оглашая воздух криками ярости, бросились на мэтра Фушара — с ножами, со стульями, просто с кулаками. И бедному отцу пришлось бы туго, если бы не кухарка. Выскочив из трактира, она принялась кричать во весь голос, что южане убивают её хозяина и насилуют его дочь. Следом за ней на крыльцо выбежала Милзанда и стала звать на помощь.

На площади было оживлённо, народ не расходился отсюда до самой темноты. Здесь шла торговля, обменивались новостями и сплетнями; здесь прогуливались парижане с целью поглазеть, поболтать, послушать либо просто без всякой цели. Словом, людей хватало. Услышав крики о помощи и ненавистное всем слово «студенты», горожане сразу же поняли, в чём дело и, вопя от негодования, бросились к трактиру. Впереди всех — мясник с топором, за ним булочник, скорняк, горшечник — словом, все торговцы, оставившие свои прилавки на жён или подмастерьев. В руках — у кого что: ножи, дубинки, палки, кто-то даже торопился с копьём.

Люди были обозлены. Студенты вели себя по-хамски: устраивали потасовки, обворовывали граждан средь бела дня, многих убивали, насиловали жён и дочерей горожан. Власть неоднократно призывала южан к порядку, требовала у совета профессоров примерно наказывать смуглокожих выходцев из Гаскони, Аквитании, Наварры и других земель. Их наказывали, но скорее для виду, и они, обещая отныне вести себя пристойно, с удвоенным усердием, хохоча, принимались за старое.

Люди сжимали кулаки, скрипели зубами. Они жаждали мщения, им нужен был только клич. И они услышали его! Как гул набатного колокола прозвучал призыв о помощи, и это послужило сигналом, которого давно ждали люди. Теперь их было не остановить. Они ворвались в таверну и, рыча от злости и жажды мщения за всех поруганных и мёртвых, принялись избивать южан. Те, почуяв близкую гибель, бросились на улицу, и здесь на них накинулись женщины, стали вырывать им волосы, царапать ногтями, а их мужья наносили пришельцам смертельные удары дубинками и ножами. Студенты вопили, в свою очередь тоже взывая о помощи. Крики услышали их однокашники и поспешили на выручку. Завязалось настоящее сражение. Лилась кровь, падали на булыжную мостовую южане со страшными ранами, с разбитыми головами, на их место вставали другие, но и с теми быстро расправлялись.

Вскоре вся площадь была усеяна искалеченными и убитыми пришельцами, и тут те из них, что ещё оставались в живых, бросились удирать. Их догоняли и безжалостно убивали на месте, так что уйти удалось немногим; они тут же побежали к профессорам жаловаться на зверское избиение, которому подверглись со стороны горожан. Последние, закончив дело, довольные, делясь друг с другом рассказами о своих подвигах, оглядывали площадь и качали головами. Повсюду валялись мёртвые тела, ручьями текла кровь. Раненые подавали признаки жизни, стонали, пробовали уползти в ближайший переулок или скрыться в подворотне. Их тут же без сожаления приканчивали дубинками, ножами и топорами.

Наконец всё было кончено. Женщины, злобно рыча, пинали ногами трупы.

— Ишь, учиться они приехали! А сами лапают и насилуют наших дочерей! Находятся ещё дурочки, что выходят замуж за этих черноголовых. А им только того и надо — плодить в нашем городе таких же черномазых ублюдков!

— Слава Богу, отомстила я за свою дочь! — воскликнула жена рыбника с улицы мэтра Альберта. — Бедняжечка моя, еле дотащилась тогда домой, вся в крови.

— А я — за сестру! — подхватила супруга перчаточника. — Все мозги вышибла чёрному ироду за то, что они мою Мелисенду насиловали вчетвером. А ты, Пьеретта? — обратилась она к соседке, убитой горем женщине лет сорока. — Боже, как подумаю о том, что они зарезали твоего единственного сыночка Жака… И ведь за что?! Им не понравилось, как он на них посмотрел! Скоты! Мерзкое, вонючее южное отродье! Ну да отомстила ты, наконец. Видела я, как ты орудовала кухонным ножом, одному вспарывая живот, а другому вырывая сердце.

— Так им и надо, проклятым пришельцам, — подвела итог ещё одна кумушка, — авось не покажется больше на нашей площади ни одна чёрная борода!

Вперёд вышел мыловар.