— Накось, выкуси… гад! — во все горло орал дюжий, похожий в своем окровавленном халате на мясника, санитар, строя при помощи рук какие-то непонятные фигуры. Шофер соседней машины, высовываясь из кабины, отвечал ему тем же. — Сдавай назад, хамло, — кричал санитар, — не то сам сяду за руль и раздавлю тебя, как клопа! У меня умирающий капитан, герой фронта, сын генерала из ставки, расстрел получишь, твою… дети… сестры… богородица!..

Костя зажал руками уши.

«О, ужас, ужас!» — морщился он.

Шофер, должно быть испугавшись «генерала из ставки», стал сдавать грузовик назад.

Поползли, поползли, зловеще хрустя, к нетронутой клумбе, к девственным настурциям громадные резиновые колеса, толчком врезались в рыхлую землю…

Костик зажмурился.

А открыв глаза, увидел: грузовик залез на клумбу, утюжит, располасывает ее всеми четырьмя колесами: невинные и беззащитные, умирают под колесами настурции.

У Костика снова мелькнула мысль: вот так же, как эти настурции, раздавлено сейчас безжалостными колесами войны все, что прекрасно в жизни.

«Бежать, бежать!» — думал Костик.

Но куда бежать? Внезапно ворвались в уши пронзительные плачущие звуки сигналов воздушной тревоги. Санитары, шоферы рассыпались в разные стороны. Костик побежал тоже. Кто-то втолкнул его в дверь.

Костик очутился в подвале, пропахнувшем огуречным рассолом. Здесь под мокрыми сводами горели тусклые фонари. От глухих взрывов бомб, падавших невдалеке, звенели металлические решетки под потолком, падали сверху капли ржавой влаги. Люди стояли в подвале, тесно прижавшись друг к другу. Все угнетенно молчали, кто-то шептал молитву. Иногда слышались тяжелые вздохи. Когда бомбы падали близко, женщины вскрикивали, и вслед за этим раздавались успокаивающие голоса мужчин.

«Как селедки в бочке», — подумал Костик, ощущая рядом с собой нежные и мягкие девичьи плечи.

— Что делают, что делают, мерзавцы! — раздался знакомый голос, сразу заставивший трепетно сжаться сердце.

— Женя-а! — с болью пострадавшего человека выдавил Костик.

Женя стояла рядом с ним, совсем рядом, это ее плечо он чувствовал все время. Она вздрогнула, обернулась и, как видно, не узнала его.

— Сколько я тебя искал и вдруг встретил в этом грязном, вонючем подвале! — Костик нащупал Женину руку и сжал ее холодные пальцы.

— Это ты-ы?.. — протянула Женя. — А я только приехала с вокзала. Сегодня так много раненых, так много! На фронте, кажется, очень плохо.

— Да, плохо, — подтвердил Костя (ведь предстоял разговор об эвакуации — ах, проклятое слово!). — Когда же кончится это отступление!..

Но тут он спохватился. Эти гневные слова адресовались скорее какому-нибудь седовласому генералу или маршалу. Эх, поговорил бы с ними Костик, постыдил бы их, сейчас у него такое смелое сердце! Да, с генералом он поговорил бы, но при чем тут Женя, усталая, растерянная Женя?.. Зачем ей все это — белый халат, дикие выкрики санитаров?..

— Я, знаешь, удивлен, что ты вдруг решилась окунуться в эту грязь и кровь, — растроганно сказал Костик в самое Женино ухо. — Ты похожа на Жанну д’Арк, ты — чудесная… не могу выразить это словами!

— Не надо никаких слов, Костик, — устало отозвалась Женя. — Разве можно поступать как-то иначе? Ведь вся страна сейчас в крови…

— Да, да. Я тоже все время мучаюсь. — Он вгляделся в ее изможденное бессонницей и, очевидно, недоеданием лицо, ласково заметил: — Ты посерьезнела, похудела и, извини, подурнела.

— Не знаю. Возможно. Эго не так важно.

— Но характер прежний.

Женя улыбнулась.

— Да, да, у тебя отличный, твердый, характер, — продолжал Костик. — Я завидую тебе.

— Эх ты, бедный, слабохарактерный мальчик! — по-прежнему улыбаясь, проговорила Женя. Похвала Костика приободрила ее.

— Подумать только, как все изменилось, — продолжал Костик. — А какие были у нас с тобой дни, какое счастье!

— Они не повторятся, — грустно отозвалась Женя.

— Отчего же? Я готов на все ради тебя! Слушай, Женя, я пойду на все, только при одном условии: ты забудешь о Никитине.

Взрывной удар потряс землю. С потолка посыпалась мокрая штукатурка.

— 3-з-забудешь! — клацнул зубами Костик.

— Нет, — тихо ответила Женя. — О нем я думаю все время. Не могу я забыть.

— Ты пойми, как я тебя люблю, — горячо зашептал Костик. — Я завтра уезжаю в Ташкент, я возьму тебя, ты поедешь с нами, ты будешь учиться, жить, как нормальные люди, одеваться, все, все будет у тебя! Для меня ты всегда будешь бесценным сокровищем, я буду жить только для тебя одной!

Женя отвернулась, устало сказала:

— Не надо. Мне трудно, это правда, я боюсь, что не выдержу… И никакой у меня не твердый характер, мне очень трудно, я не могу выносить вида крови… но ехать с тобой? Куда? Зачем? А мама? А Саша? А все остальные? А как потом в глаза им глядеть?

Она спрашивала не Костика, а задавала вопросы себе, и с каждым вопросом тверже, увереннее был ее голос.

Костик прижался к ней. Он затравленно оглянулся по сторонам. Проклятый подвал!

— Нет! — сказала Женя. — Ты мне нравишься… нравился… нравишься, — уточнила все же, — но я тебя не люблю. Я люблю Сашу. Только Сашу. Я слабая, а он сильный. Я люблю сильных, а ты… ты в Ташкент убегаешь.

Это было обидно, это было мучительно обидно!

— Убегаю! — опешил Костик. — Да как ты смеешь? Мне велено, понимаешь, велено, предлагают уехать!

— Специальный декрет по поводу спасения бесценной жизни Павловского? — насмешливо спросила Женя.

— Да, предписание! — крикнул Костик, почти убежденный, что это так и есть на самом деле. — Я не могу здесь оставаться. Есть люди, которые понадобятся и через десять лет.

— Скажите, пожалуйста! — почти враждебно ответила она. — А мы, простые смертные, не понадобимся через десять лет! Нас можно убить, уничтожить. Так, Костик?

Распахнулись наверху двери, все побежали.

— Отбой объявили, — сказала Женя.

— Ты куда?

— Домой.

— Я провожу тебя.

Снова завыли сирены.

— Опять! — с тоской и злобой простонал Костик. — Опять бомбы, опять кровь!

Он в ужасе заметался по площади.

— В школу! Там убежище! — поймав его за руку, закричала Женя. — Как маленький!..

В школьном вестибюле распоряжался какой-то военный с четырьмя треугольничками на петлицах. Увидев Женю, он закричал:

— Румянцева, ты сегодня дежуришь? Нет? Тогда на крышу, занимай пост! Неожиданный налет! Занимай, занимай! Это кто с тобой?

— Знакомый. Иди в бомбоубежище, Костик!

— Нет, я с тобой!

По узкой пожарной лестнице они взобрались на крышу. Под ногами захрустело оцинкованное железо. Костик увидел звездное небо, перекрещенное огненными полосами прожекторов, а ниже, там, где лежал город, было почти черно, только в двух-трех местах полыхало пламя пожаров.

Женя заняла свое место — она не первый раз дежурила на крыше. Костик, шаря руками, подошел к ней.

— Ты не отходи далеко, — прошептал он девушке. — Не