– Конечно. А зачем?

– Ты могла бы лечь в ней в постель. – Роджер взял у нее каску и осторожно надел ей на голову, отчего голубизна глаз Бри приобрела оттенок морской синевы. – Прихвати ее, и я расскажу, для чего мне понадобилась бутылка от шампанского.

– О, от этого предложения я просто не могу отка… – Взгляд темно-синих глаз внезапно скользнул в сторону, и, проследив за ними, Роджер увидел Энни, которая стояла в конце коридора. В руках она держала метлу и совок, а на узком лице застыло выражение живейшего интереса.

– Ага. А… хорошего дня, – сказал Роджер, торопливо отпуская Брианну.

– Тебе тоже.

С подергивающимся от смеха лицом Брианна схватила его за плечи и поцеловала, а потом пробежала по коридору мимо таращившейся Энни, которой мимоходом пожелала на гэльском хорошего дня.

Вдруг из кухни раздался оглушительный грохот. Роджер автоматически повернулся к двери, думая не столько о той катастрофе, которую ему предстояло увидеть, сколько о том, что его жена, похоже, отправилась на работу без исподнего.

* * *

Один бог знает как, но Мэнди ухитрилась выбросить бутылку от шампанского в окно. Когда Роджер ворвался в кухню, дочь стояла на столе, пытаясь дотянуться до края разбитого стекла.

– Мэнди!

Он схватил ее, сдернул со стола и шлепнул по попке. Дочь пронзительно заверещала, а Роджер, взяв ее под мышку, отнес к Энни Мак, которая стояла в дверях, округлив глаза и рот, похожие теперь на букву «о».

– Уберете стекло, ладно? – попросил Роджер.

Он чувствовал себя чертовски виноватым: и о чем он только думал, когда давал Мэнди бутылку? Не говоря уже о том, что оставил ее без присмотра!

Вместе с тем Роджер немного злился и на Энни Мак: в конце концов, ее наняли, чтобы следить за детьми! Однако чувство справедливости взяло верх, и он признал, что следовало бы дождаться, пока она вернется, а не оставлять Мэнди одну. Раздражение коснулось и Бри, которая с важным видом унеслась на свою новую работу, оставив на него все хозяйство.

Роджер вдруг осознал, что, злясь на всех вокруг, лишь пытается снять с себя вину. Он изо всех сил отгонял эти чувства прочь, пока успокаивал Мэнди и читал ей коротенькие нотации вроде того, что нельзя залезать на стол, бросать вещи в доме, трогать острые предметы, и когда ей требуется помощь, надо всегда звать взрослых. «Дохлый номер!» – подумал он, криво улыбаясь про себя. Мэнди была самым независимым трехлетним ребенком из всех, кого он когда-либо видел. А это о чем-то да говорило, ведь Джема в таком возрасте он тоже помнил.

Но что было хорошо в Аманде: она никогда не держала зла. Уже через пять минут после того, как ее отшлепали и отчитали, она смеялась и упрашивала его поиграть с ней в куклы.

– Папе сегодня надо на работу, – сказал Роджер, наклоняясь, чтобы дочка могла взобраться к нему на плечи. – Пойдем-ка, найдем Энни Мак, может, вы с куклами поможете ей навести порядок в кладовой.

Оставив Мэнди вместе с Энни Мак весело возиться в кладовой под наблюдением целой оравы затасканных кукол и потрепанных плюшевых игрушек, он вернулся к себе в кабинет и достал тетрадь, куда переписывал песни, которые когда-то с таким трудом заучивал. На этой неделе у него была назначена встреча с Зигфридом Маклаудом, хормейстером в церкви Святого Стефана, и Роджер собирался скопировать для него несколько самых редких песен, чтобы завоевать его расположение.

Возможно, оно ему понадобится. Доктор Уизерспун обнадежил его, сказав, что Маклауд будет рад помощи, особенно с детским хором, но Роджер достаточно времени провел в академических кругах, масонских ложах и тавернах восемнадцатого века, чтобы понять, какие законы правят местной политической жизнью. Маклауд мог возмутиться тем, что ему без предупреждения навязали чужака.

Да и кому нужен хормейстер, который не может петь. Он коснулся бугристого шрама на горле.

Роджер ходил к двум специалистам – в Бостоне и Лондоне. Оба сказали одно и то же: операция может улучшить его голос, если удалить нескольких рубцов на гортани. Но с тем же успехом она может еще сильнее навредить связкам, а то и вовсе лишить Роджера голоса.

– Операция на голосовых связках – дело тонкое, – сообщил ему один из врачей, качая головой. – Обычно мы идем на риск только в самом крайнем случае: когда есть, к примеру, раковая опухоль или врожденные пороки развития, мешающие нормальной членораздельной речи, или профессиональная необходимость. Скажем, известный певец с узелковым утолщением. В этом случае желание восстановить голос может стать достаточной мотивацией для того, чтобы пойти на рискованную операцию, хотя тогда риск оставить человека немым на всю жизнь практически отсутствует. В вашем же случае…

Нажав двумя пальцами на горло, Роджер стал издавать гортанный звук, чувствуя обнадеживающую вибрацию. Нет. Он слишком хорошо знает, что такое быть немым. Тогда он был уверен, что больше не заговорит, не говоря уже о том, чтобы запеть. От этого воспоминания его бросило в пот. Никогда не поговорить с детьми, с Бри? Нет, он не станет так рисковать.

Доктор Уизерспун скользнул любопытным взглядом по его горлу, но ничего не сказал. Маклауд, возможно, не будет настолько тактичен.

«Ибо Господь, кого любит, того наказывает»[64]. Уизерспун, надо отдать ему должное, не упомянул об этом во время их беседы. Тем не менее это была цитата недели у группы, изучающей Библию. Напечатанная на их листовке, она красовалась у пастора на столе. А в состоянии чрезвычайно обостренной восприимчивости, в котором пребывал тогда Роджер, все расценивалось как намек.

– Что ж, если это то, что у Тебя на уме, я ценю комплимент, – сказал он вслух. – И все же не стану возражать, если хотя бы на этой неделе не попаду в ряды твоих любимчиков.

Последние слова были сказаны не всерьез, но в них, без сомнения, чувствовался гнев. Неужели придется еще раз что-то доказывать самому себе? При мысли об этом внутри все переворачивалось. В последний раз ему пришлось пожертвовать ради этого своим телом. И как сделать это снова? Теперь духовно и в современном скользком, не столь прямолинейном мире? Ведь он хотел этого, правда?

– Ты сам спросил. С каких это пор слово «да» перестало быть для тебя ответом? Неужели я что-то упустила?

Бри так и думала. Сейчас он вспомнил, до какого накала разгорелась их ссора, и покраснел от стыда.

– У тебя ведь было призвание… То есть, я так думала, – поправилась она. – Может, протестанты называют его как-то по-другому, но ведь это оно, так ведь? Ты сказал, что Господь говорил с тобой.

Ее глаза с решимостью впивались в него, непреклонные и такие проницательные, что он хотел отвернуться, но не сделал этого.

– Думаешь, Господь может передумать? – более спокойно спросила Бри и, коснувшись его руки, сжала ее, будто тисками. – Или ты думаешь, что ошибался?