Но замечать нам позволено: худо там, Владычица, где нет твоей власти, где, не зная тебя, поклоняются змеям, уродам, чудовищам с развёрстыми пастями. Там не жди добра. Там цены, меры, обычаи опасны и нам, и уродопоклонникам».

…В декабре 1954 года Иван Антонович уехал в дом отдыха в подмосковное Болшево. Таисия приезжала к нему, но Иван Антонович просил её оставаться дома: погода морозная, темнеет рано, а добираться от станции к дому отдыха довольно далеко. Тася слушалась своего любимого друга, но однажды что-то торкнуло в груди, заставило быстро одеться, помчаться на станцию. В доме отдыха она узнала, что Ефремову стало плохо с сердцем, он в изоляторе. Больного отправили на лечение в Москву.

И тогда Тася вошла в дом в Спасоглинищевском переулке — поучившись в медицинском училище, она обладала навыками ухода за больными, а Елена Дометьевна должна была ежедневно присутствовать в институте и ухаживать за мужем не могла. В часы, когда больному было лучше, он, обложившись дневниками, диктовал очаровательной машинистке вторую часть «Дороги ветров» и многочисленные письма. Посетителям Иван Антонович представлял Тасю своим секретарём. Спокойно и доброжелательно смотрели на гостей большие глаза молодой женщины; скромное обаяние, приветливость и умение легко и весело выполнять самую трудную работу сделали её необходимой в доме.

Лето 1955 года провели вместе, снимая дачу в Мозжинке у академика И. М. Майского. Врачи запретили Ефремову водить машину, но разрешили поездку в Крым.

Светлый сентябрь Коктебеля словно оживлял её больного друга. В бухте с драгоценным песком, над которой возвышается гора с могилой поэта, он отчётливо увидел свой путь — путь к принципиально новому фантастическому роману. Он назовёт его — «Туманность Андромеды». И опишет свои ощущения — тогда, в Коктебеле, после вынужденного (временного, как думал он тогда) расставания с Палеонтологическим институтом:

«Море, тёплое, прозрачное, едва колыхало свои поразительно яркие зелёно-голубые волны. Дар Ветер медленно вошёл по самую шею и широко раскинул руки — старался утвердиться на покатом дне. Глядя поверх пологих волн на сверкающую даль, он снова чувствовал себя растворяющимся в море и сам становился частью необъятной стихии. Сюда, в море, он принёс давно сдерживаемую печаль. Печаль разлуки с захватывающим величием космоса, с безграничным океаном познания и мысли. Теперь его существование было совсем другим. Возраставшая любовь к Веде скрашивала дни непривычной работы и грустную свободу размышлений отлично натренированного мозга. С энтузиазмом ученика он погрузился в исторические исследования. Река времени, отражённая в его мыслях, помогла совладать с переменой жизни. Как в огромности моря, в величии земных работ собственные утраты мельчали. Дар Ветер примирялся с непоправимым, которое всегда наиболее трудно даётся смирению человека…»

После перенесённых вместе испытаний расставание стало немыслимым. Чтобы прекратить кривотолки, Иван Антонович решил, что Таисию он будет представлять посторонним как свою приёмную дочь. Он действительно во многом заботился о ней как о дочери, обеспечил возможность окончить десятилетку.

Позже Таисия хотела поступать в историко-архивный институт. Но при медицинском обследовании ей не дали нужной справки: врачи обнаружили у неё изменения глазного дна, которые неминуемо бы переросли в болезнь при работе в архивах.

Следует отчётливо понимать — вокруг Ивана Антоновича было немало женщин. Однако любить такого титана — особая судьба, не каждая женщина к этому расположена. Только одна оказалась готова к полному сплетению судеб, явив этим великое женское искусство хранительницы и вдохновительницы. Ефремов превосходно понимал уникальность ситуации и ценил подругу как великий дар судьбы.

…Мы пишем эти строки в 2012 году, через 40 лет после того, как Ефремов ушёл из этой жизни. Четыре десятилетия Таисия Иосифовна хранит память о своём муже, заботится об издании архива. Она посвятила свою жизнь Ивану Антоновичу, став для него и опорой, и путеводной звездой. Через неё доходит до нас свет растаявших лет.

Спелые жёлуди звонко падали в ночи на сухую землю, золотые бочонки катились по склону древнего славянского городища, замирали в ложбинках. Катились с сентябрьского неба спелые звёзды. Иван Антонович поднял бинокль, привычно разыскал на небосклоне туманность Андромеды.

Вот и осень — обняла землю, запеленала Москву-реку своими туманами, подсинила небо, высветила каждый колосок на полях, что окружают Мозжинку.

С весны Иван Антонович и Тася переехали жить в подмосковный Звенигород, в академический дачный посёлок Мозжинка. Нет, своей дачей Ефремов не обзавёлся. Он снял второй этаж у академика Ивана Михайловича Майского. Они общались уже много лет; Иван Михайлович, в 1920-х годах живший в Монголии, горячо интересовался экспедициями Ефремова, в рукописи читал «Кости дракона» — первую часть «Дороги ветров». Недавно Ефремов по его просьбе хлопотал о машинке для стрижки газонов (газонокосилки в СССР не производились). Майский, 11 лет бывший чрезвычайным и полномочным послом СССР в Великобритании, хотел устроить на своей даче английский газон.

Многое пришлось пережить Ивану Михайловичу, и казалось, что самые драматичные события его жизни уже позади. Кабинет посла ему приходилось менять не только на дипломатический вагон, но и на одиночную камеру: весной 1941 года он доставил в Москву пакет от Черчилля с поручением вручить лично Сталину. В пакете был план «Барбаросса». Добиваться встречи пришлось через Молотова, и это крайне не понравилось Берии. В итоге чрезвычайный и полномочный посол очутился за решёткой. Ничего личного, просто лёгкий шантаж. После начала войны, когда план «Барбаросса» начал действовать, Майского отпустили. Но за это пришлось заплатить обещанием — снимать для Лаврентия Павловича копии с важных документов.

Берия, который усердно пытался пошатнуть позиции Молотова, не мог оставить Майского в покое. В феврале 1953 года академик вновь был брошен в подвалы Лубянки. Допрашивал его Берия лично, вынуждал признаться в шпионаже в пользу Великобритании. Бывшему послу было почти 70 лет, и после побоев он признался в мнимых преступлениях. Ему инкриминировали статью 58 Уголовного кодекса РСФСР — «измена Родине».

Берию арестовали через четыре месяца после смерти Сталина, в июне 1953 года, и обвинили в шпионаже и заговоре с целью захвата власти. Ивана Михайловича как пострадавшего от его рук должны были отпустить, но у Лаврентия Павловича в сейфе нашли бумаги Майского и ещё два года ему пришлось провести в камере.