Душа Эллады — красота женщины, чистая, гордая, нестеснённая. Антенор размышляет о прославленных скульпторах Греции, об их безупречных моделях.

История гетеры Фрины, с которой Пракситель лепил Афродиту Анадиомену, особенно волновала Ефремова. Необычайно привлекала его картина Генриха Семирадского «Фрина на празднике Посейдона в Элевсине», выставленная в Русском музее. Получив в 1945 году пополам с А. П. Быстровым премию имени А. А. Борисяка, он заказал копию центральной части картины в оригинальную величину. С тех пор Фрина словно поселилась в доме писателя.

Девушка, которую мечтает сделать своей моделью Антенор, носит имя Каллиройи — прекрасногранатной, прекрасногрудой. Она предлагает ему совершить древний обряд афинских земледельцев — обряд служения матери-земле на трижды вспаханном поле. Чисто и сильно описывает Ефремов эротический экстаз — живой огонь красоты бросал вызов равнодушной вечности.

Увы, ни в год создания, ни десятилетия спустя этот рассказ не мог быть опубликован.

Древняя Греция, так тщательно изучаемая Ефремовым, подарила ему историю, из которой стал выкристаллизовываться сюжет: афинская гетера Тайс, подруга Александра Македонского, сожгла Персеполис.

Его любимую тоже звали Тайс — по-русски Таисия.

В особой литературной тетради, которую Ефремов завёл в 1951 году, на первой странице в списке произведений, которые он задумал написать, стоит: «Легенда о Тайс». Пройдёт почти 20 лет, и страницы рассказа «Каллиройя», переплавившись в творческом тигле, станут первой главой романа «Тайс Афинская».

Сейчас его Тайс, Фаюта, как ласково называл он её, жила в атмосфере всеобщей нетерпимости, часто переходящей в ханжество. О чём думал он, доктор наук, учёный с мировым именем, полюбив 25-летнюю девушку?

Быть может, он вспоминал свою раннюю женитьбу на Ксении Свитальской. Теперь он понимал, что тогда не было ни глубины чувств, ни понимания красоты — и страсти настоящей не было. Надо было встретить Елену Дометьевну, оттачивая свой особенный почерк об острые грани её характера, окунаясь вместе с ней в изучение поэзии, музыки, культуры различных народов, прожить годы, воспитывая свои чувства, углубляя понимание Женщины, — и нечаянно встретить девушку, отозвавшуюся на те чувства, которые он взрастил в себе.

В небольшом коллективе Палеонтологического института избежать пересудов, досужих толков и вымыслов не было возможности. Открытое осуждение — чему?

Николай Заболоцкий свой лирический цикл «Последняя любовь» начал стихотворением «Чертополох» (1965). Поэт создаёт необычайный образ:

Образ Заболоцкого отчётливо жгуч: чертополох, благосклонно воспринимаемый за обочиной дороги, — страсть, которую принято оставлять за рамками общественной жизни, — внезапно вносится в комнату, в границы социума, ставится в вазу, превращается в букет. Принято, что в качестве букета на столе может стоять сирень, ромашки, тюльпаны, нарциссы — но никак не дикий, шокирующий своими иглами чертополох! Это не комильфо, это вообще переходит всякие границы!

Какой путь выбрать в обществе с его неумолимой моралью? Нравственно — быть рядом с той, которую любишь. Общепринятая мораль вещала иное. Свой ответ он выразил словами Эрга Ноора: «Я не отдам своего богатства чувств, как бы они ни заставляли меня страдать. Страдание, если оно не выше сил, ведёт к пониманию, понимание — к любви — так замыкается круг».[207]

Елене Дометьевне он был глубоко благодарен за годы, прожитые вместе, продолжал заботиться о ней. Жена тяжело переживала сложившееся положение, её гордая натура не могла смириться с тем, что она перестала быть любимой. Она ощущала правду отношений Ивана и Таси, но жестоко страдающее самолюбие не позволяло вместить в сердце картину, так явно выламывающуюся из всех рамок. Душевный бунт отнимал у неё силы, необходимые для поддержания здоровья и работоспособности.

Иван Антонович видел терзания жены, её попытки, порой трагические, гордо держать голову, но не мог позволить себе согнуться, отринуть мощную энергию жизни.

Как быть? «Только всесильная и нежная Афродита могла научить его, проведя через испытания, чтобы облагородить настоящее, смыть ложь…»[208]

Осенью 1953 года, когда Елена Дометьевна и Аллан уехали из Крыма в Москву, Иван Антонович настоял на приезде Таси на юг. Он встречает её решительным вопросом: уволилась ли она из ПИНа? Она доработала до отпуска, но пока не писала заявления: в отделе кадров ей предложили подумать до конца отпуска. Если решите окончательно, пришлёте телеграмму!

— Тогда идём отправлять телеграмму! — решительно сказал Иван Антонович.

Во-первых, Елене Дометьевне, знавшей о сути отношений мужа и Таисии Юхневской, было очень тяжело, и ежедневные встречи в институте, неизбежные пересуды наносили травмы обеим женщинам. Во-вторых, Иван Антонович хотел, чтобы Тася получила высшее образование. Для этого надо было сначала окончить школу, получить аттестат об окончании десятилетки.

Пока — сухой сентябрь Крыма, ветры, срывающиеся с крутых откосов к морю. Они свободно странствуют по насыщенному культурными памятниками полуострову, ощущая весёлую свободу от чинов и рангов.

Белые дороги Крыма ведут, казалось, в самое сердце истории. Величественные башни Судака — летописного Сурожа; Никитский ботанический сад с редкими породами деревьев и лестницей, обрамлённой цветами; безмятежная Ялта; зубцы Ай-Петри в небесной синеве; легендарный, опалённый пожаром недавней войны Севастополь; таинственный, спрятанный в ущелье Бахчисарай; каменные арки и подземелья Чуфут-Кале — города на плоской вершине горы, такого древнего, что следы тележных колёс глубокими колеями врезались в каменные плиты…

Дорога дарила ароматы можжевельника и сухих степных трав. Останавливаясь в понравившихся местах, наслаждались близостью, словно герои пылающего жизнью рассказа «Каллиройя».

Природа Крыма удивительно похожа на природу Греции. Такое же чистое, ласковое море, невысокие горы, белые скалы и дороги. Поездив по полуострову, Иван Антонович и Тася выбрали Уютное — маленький посёлок близ Судака, с запада от генуэзской крепости, в бухте с галечным пляжем, защищённой от сильных ветров скалистыми выступами. Там они сняли домик и провели несколько безмятежных дней. Особой радостью для Таси были наполнены походы по окрестным горам, где «на совершенно пустынном склоне берега рос её «персональный» сад — кем-то давно посаженный арчовый лес. От леска широкая поляна с правильно расставленными, действительно как в саду, кустами можжевельника бегала к крошечной бухточке с удивительно прозрачной водой, такой же зелёно-голубой, как в бухте у Нового Света». Иван Антонович называл это место «Фаютин сад» — в романе «Лезвие бритвы» он стал «персональным» садом Симы.