— Значит, орден ставит нас наравне с его святейшеством папой?

— Выше папы, государь, — если только удастся ваш план. Тот, кто предписывает законы миру, может и должен быть главой церкви!

— Так и будет, клянусь Богом! Орифлама и крест в моем лице будут повелевать миром!

— Поклянитесь в этом пред ликом Спасителя, нашего патрона, в присутствии провинциала Лашеза и патера Летелье, возьмите одного из них духовником, и слово ваше станет законом для иезуитов!

— Прикажите войти патерам! — ответил кротко король.

Ментенон торжественно распахнула дверь и позвала обоих священников.

— Примите клятву его величества, на основании вот этого акта досточтимого отца-генерала!

Все смолкло на время в маленькой комнате. На коленях, с глазами, полными слез, в каком-то экстазе, слушала Ментенон громко произносимую роковую клятву короля Франции.

Закончив, король подошел к Ментенон.

— Первым признаком нашего глубокого к вам уважения будет то, что вы последуете за нами в Версаль, где нам часто необходимы будут ваши советы!

Яркая краска разлилась по лицу Франсуазы Скаррон.

— Нет, государь, моя задача кончена! Достойнейшие пусть ведут дело до конца. Я не хочу, чтобы свет сказал, будто власть моя зародилась на священном гробе Анны Орлеанской.

Но, государь, маркиза де Монтеспан из-за вас потеряла мужа, пожертвовала вам счастьем всей своей жизни. К ней и ее ребенку, сир, вы обязаны быть справедливым на столько, на сколько позволяет ваше высокое положение. Я хочу и могу вступить в Версаль учительницей вашего сына, подругой женщины, так дорого искупившей мимолетное внимание вашего величества!

— Я удивляюсь вам и готов следовать вашему приказанию исполнить ваше желание! Лашез, вы будете нашим духовником! Мадам де Ментенон, вы проводите нас к маркизе Монтеспан!

Людовик протянул Ментенон руку, мимоходом передал какое-то приказание Фейльаду, и перед глазами удивленной свиты повернул в комнаты восстановленной фаворитки. Скоро блестящий поезд потянулся к Версалю. Людовик XIV вез туда Монтеспан и ее сына, герцога Мэнского, тут же рядом сидела и набожная воспитательница ребенка мадам де Ментенон. Ей суждено было оставить Версаль только по смерти короля-иезуита, с которым под конец она была связана неразрывными узами.

Резкий поворот королевской политики, шедшей положительно вразрез со всеми предыдущими направлениями, поразил всех. Первым последствием нового порядка вещей было возвышение всех противников принцессы Орлеанской. В сущности, эта перемена вполне соответствовала характеру Людовика: стремясь к абсолютному монархизму, он сознавал, что только тогда будет полновластным государем, когда подчинит своей воле и церковь. Такое положение дел было весьма возможно во всякое время в протестантском государстве, но в католической Франции, духовным главой которой был Рим, замысел этот мог быть приведен в исполнение только теперь, благодаря расколу в римской курии, сильнейшая партия которой, ловко пользуясь обстоятельствами, стала под защиту белой лилии и явно признала Людовика своим главой.

Благодаря Тридцатилетней войне, низвержению гугенотов и гражданским распрям времен Фронды сила иезуитов стала уже сильно заметна Риму. Их патер-генерал был вторым папой; частенько контролировал он настоящего наместника святого Петра и имел особенно сильное влияние при выборе преемника. Естественно, что папе и кардиналам весьма не нравилась эта непрошеная опека, и потому едкие нападки на орден Лойолы Блеза Паскаля, янсенистов, особенно же быстрый упадок их влияния в народе, был чрезвычайно приятен Риму. Если папе не удалось справиться с протестантами и сделать покорным вассалом римской церкви гордого Людовика XIV, зато он успел приобрести сильных и верных союзников во всех остальных орденах, с завистью смотревших на возраставшее могущество иезуитов. Таким образом в Риме мало-помалу образовались два враждебных лагеря: главой одного был папа, другого — патер-генерал иезуитов. Взаимная ненависть партий сдерживалась только ради внешних приличий. В это-то время ордену Лойолы пришла смелая мысль совершенно отделиться от Рима, признать своим главой Людовика и, пользуясь его честолюбием и неограниченным самовластием, расширить свое влияние и значение до пределов возможного. Исполнение этой трудной задачи возложили на мадам Ментенон, а она так ловко повела дело, что, несмотря на всю антипатию к святым отцам и на предсмертное предостережение герцогини Орлеанской, Людовик попал в расставленные сети. Поджигая испанскую гордость и габсбургский фанатизм Терезии, постоянно подталкивая ее к интригам и тотчас же выдавая их, Ментенон довела Людовика до того, что он возненавидел Австрию и Испанию, как смертельных врагов Франции, а к супруге своей потерял всякую склонность; влияние же на короля герцогини Орлеанской приобретало между тем все большую и большую силу. Вражда придворных партий кончилась наконец взрывом, несчастной жертвой которого пала Анна. Хотя Людовик был очень непостоянен, но его страсть к Анне не только не ослабела, но приобрела новую силу после страшной катастрофы. И в эти-то минуты он попал в руки Ментенон! Разыграв перед ним полнейшее презрение к жизни и ее благам, она указала королю на религию как на единственное средство прекратить мучительный душевный разлад.

Вступив в Версаль гувернанткой сына Монтеспан, усыновленного Людовиком под именем Людовика Бурбона, герцога Мэнского, Ментенон держала себя чрезвычайно скромно, чем не только поразила короля, но и избежала зависти придворных и опасную подозрительность королевы. В сущности, она подчинила себе Людовика с первого же дня вступления в Версаль. Тут ей помогли не столько набожность и красота, сколько ее креатуры: Монтеспан, Лашез и Летелье, поставленный духовником и шпионом донны Терезии. Признательность и благоразумие заставляли этих господ плясать под дудку Ментенон.

Двор долго не замечал ее тихого влияния. Казалось, все шло по желанию короля. Гробовую тишину Версаля, отсутствие блестящих празднеств приписывали как глубокой тоске короля по Анне Орлеанской, так и важности предстоящих военных событий. Конечно, Фейльад, Сен-Марсан, Нуврон, министр Лувуа и мадам Гранчини отлично понимали, откуда дует ветер, но молчали из своих соображений.

Война стала лозунгом королевской политики: страшная война мести и жажда захвата, прикрытая романтическим покровом религиозного рвения. Первый натиск выдержала Лотарингия — гнездо всех антибурбонских замыслов, страна, приютившая шевалье де Лорена, убийцу Анны Орлеанской. Когда Тюренн двинулся во Фландрию, а Вобан — в Нидерланды, маршал Креки с такой силой ударил по Лотарингии, что ее герцог, Карл III, едва успел спастись бегством, чтобы больше не возвращаться. Но Нанси, столица Лотарингии, сильно укрепленная, хорошо снабженная продовольствием, еще держалась. Там распоряжался де Лорен, его дисциплинированные и отлично вооруженные солдаты отчаянно защищали город. Король намеревался уже отправить туда Вобана с его пионерами взорвать Нанси на воздух и повесить Лорена как изменника, но подоспел от Креки курьер с письмами и условиями капитуляции. Военный министр счел нужным, прежде чем явиться с этими бумагами к королю, представить их на рассмотрение Ментенон.