В то время, как король выходил из себя, читая предложенные ему условия, Фейльад подал ему записку. Пробежав ее, Людовик тотчас отправился на половину Монтеспан, или, скорее, в кабинет Ментенон, примыкавший к помещению фаворитки. Кабинет сохранил ту же религиозно-унылую обстановку улицы Тиксерандери, только отделан был с истинно царским великолепием. Людовик застал тут Лувуа и Лашеза.

— Этот бездельник осмеливается писать даже и вам? — спросил раздраженный король. — Знаете ли вы, мадам, на каких условиях он предлагает сдать Нанси?

— Нет, но догадываюсь по его письму.

— Где оно? Посмотрим, как далеко заходит его дерзость, и придумаем соразмерное ей наказание!

— Позвольте, сир, не показывать вам этого письма, пока несколько не уляжется гнев вашего величества. Король не должен решать такого важного государственного дела, поддаваясь внушению личных чувств. Думаю, что вы должны сделать разницу между Лореном, так глубоко оскорбившим ваше величество, и Лореном, комендантом Нанси. Из приложенной здесь записки приора иезуитского конвикта, из донесения одного из братии, посланного туда еще до начала экспедиции, ясно видно, что продовольствия хватит осажденным еще на целых три месяца, а вся окрестность на расстоянии пушечного выстрела может быть затоплена благодаря хорошо устроенным шлюзам и каналам. Было бы позором для славы вашего величества и Вобана, если наши войска бесплодно простоят под этим городком три месяца, в то время как они могут быть с пользой употреблены в Намуре, Люттихе и Лимбурге.

— Совершенно верно, да и слишком много пройдет времени, пока Вобан вернется из Фландрии. Но условия, на которых этот безумец сдает Нанси, пятно для нашей чести, стыд для нашей армии. Он не только требует, чтобы мы его помиловали, отменив декрет об изгнании, но приняли его на службу и наградили маршальским жезлом за то, что он так же бесчестно изменяет Карлу Лотарингскому, как изменил нам!

Мадам де Ментенон взяла условия капитуляции и, внимательно просмотрев их, положила перед собой на стол.

— Да, государь, вы правы, его требования, в той мере, как они здесь выражены, не могут быть исполнены. После всего происшедшего благоволение вашего величества и честь быть маршалом Франции могут быть даны только вследствие особенных заслуг, особенных доказательств верности.

— Еще бы! Если мы решимся оставить без наказания убийцу герцогини Орлеанской, так потому, что в жилах его течет кровь нашего дяди, и потому, что нам наскучило держать наши войска под Нанси. Право, мы будем чересчур милостивы.

Но призвать его ко двору и дать высший ранг нашей армии, достойно носимый такими героями, как Конде, Тюренн, Креки, будет личным оскорблением нашим офицерам, посрамлением маршалов, среди которых не место убийце, клятвопреступнику, двукратному изменнику родной страны!

— Вы совершенно правы, государь, — кротко возразила Ментенон. — Но письмо шевалье ко мне убедит вас, что он вовсе не рассчитывает на такое великодушие вашего величества, и намерен, прежде чем вы соблаговолите снизойти до исполнения его желаний, дать вашему величеству серьезную гарантию своей верности и особенные доказательства важных услуг, которыми он может быть вам полезен. Ведь он известен как хитрый дипломат и храбрый, опытный офицер!

— Да, этого нельзя у него отнять! Если бы половину своих дипломатических способностей он честно употребил на нашей службе, если он вполовину был так храбр за нас, как против нас, он был бы неоценимым политиком и солдатом.

— Так. Ну а если этот человек, доведенный до крайности, до отчаяния, вместо того, чтобы сдать вам Нанси, обратится к своим старым друзьям голландцам? Ведь он станет для вас на суше тем же, что Рюитер и Тромн на море. У голландцев нет теперь ни Морица Оранского, ни Горна и Симонта. Вильгельм же Третий еще слишком молод, а Лорен легко может заменить их героев! Разве это не значит дать меч в руки врага? Не о Нанси идет тут дело, а о целой Голландии, государь! Согласна, преступление шевалье велико, но как ни возмущается ваше величество, а все-таки де Лорен ваш кузен! Сделать его предводителем голландцев — все равно, что начать снова старинную борьбу Бурбонов с Орлеанами, приобрести нового, опасного врага! А что де Лорен пользуется симпатией в нашей стране, так это не подлежит никакому сомнению, так как ваш родной брат герцог Филипп Орлеанский, человек, у которого де Лорен похитил жену, находится с ним в самой дружеской переписке.

Король вскочил как ужаленный:

— Филипп! Принц Филипп, говорите вы? Это неслыханно, это невозможно! Позвать сюда нашего брата, Фейльад!

Мы его допросим!

— Одну минуту, маршал! — вскричала, вставая, де Ментенон. — Вы передадите его высочеству приказание короля, но попросите его обождать в приемной, пока его сюда не позовут. Королю необходимо сначала узнать все подробности дела! Лувуа, удалитесь на время, а вы, Лашез, останьтесь!

Эти слова, звучавшие почти приказанием, к удивлению всех присутствующих, были совершенно спокойно выслушаны Людовиком XIV. Франсуаза Скаррон была единственной личностью, к авторитету которой он чувствовал такое же уважение, как некогда к Мазарини.

— Соблаговолите взглянуть на эту местность, сир, — начала Ментенон, указывая на карту.

— Что же вы находите тут особенного! Это Пфальц.

— Курфюрст этого Пфальца — такой же верный друг Франции, как и Карл Лотарингский. Мы знаем его еще с Рейнского союза, знаем, что он первый снова прикрылся немецкой императорской мантией. Его владение станет французским, и без малейшего усилия, лишь только пожелает этого ваше величество. За Пфальцем последуют Майнц, Трир — и Рейн наш!

— Вы шутите! Мы много доверяем и вашим смелым идеям, и усердию иезуитов, и нашему победоносному оружию, но наши войска заняты на севере. Франш-Конте и Эльзас пока еще немецкие провинции, а потому я и понять не могу, каким образом вы думаете привести в исполнение так широко задуманные планы.

— Курфюрст Карл-Людовик стар, его сын и единственный наследник Карл, слабый, вечно больной человек, но его дочь Шарлотта-Елизавета достигла совершеннолетия! — Медленно вынула и развернула Ментенон бумагу, спрятанную на груди. — Лорен, хорошо знающий положение дел при Гейдельбергском дворе, давно предлагает вашему брату эту партию, и монсеньор не прочь: не век же оставаться ему, в самом деле, вдовцом. Будущая принцесса Орлеанская, а с нею и Бурбоны, могут впоследствии притязать на эту прекрасную страну, а не захотят отдать нам Пфальц, мы займем его сами во имя Бога и церкви! Как только де Лорен сдаст Нанси, ваше величество дадите ему это секретное поручение. Если же план удастся и брачный союз будет заключен, то, смею думать, маршальский жезл не будет слишком великой наградой за такой политический успех!

Она протянула королю письмо.

— Я позволю себе заметить, государь, — прибавил Лашез, — что ни маршальский жезл, ни всевозможные в мире отличия не спасут преступника от наказания. Если де Лорен совершит преступление, подходящее под обыкновенные гражданские и церковные законы, и при этом не будет задета честь королевской фамилии, то мы везде разыщем и накажем его!