Раздался стук в дверь. Горло Джулиана было слишком напряжено, чтобы он мог говорить, но это, казалось, не имело значения: Кэмерон Эшдаун в любом случае ворвался, неся груду одежды. Он бросил ее в шкаф, вышел в коридор и вернулся с коробкой консервов, зубной пасты, мыла и других предметов первой необходимости. Положив ее на стол, он с преувеличенным вздохом распрямил плечи. — Джинсы и водолазки, перчатки и сапоги. Если вы вернетесь на улицу, скрывайте как можно больше, чтобы спрятать свои метки. Также есть консилер, если вы хотите заморочиться. Нужно что-нибудь еще?

Джулиан долго смотрел на него.

— Да, — сказал он, наконец. — На самом деле, нужно.

Кэмерон только ушел, бормоча, когда Джулиан услышал, что вода в ванной выключилась. Спустя мгновение появилась Эмма, завернувшись в полотенце, щеки розовые и светятся. Она всегда будет так выглядеть? Такие яркие цвета, золото ее волос, черные метки на бледной коже, мягкий карий цвет ее глаз…

— Прости, — сказал он, когда она потянулась к одежде на кровати. Она замерла. — Я только начинаю понимать, как сильно я сожалею.

Она пошла в ванную и через мгновение вышла в черных камуфляжных брюках и зеленой майке. Постоянные метки, обвивающие ее руки, выглядели суровыми и поразительными, напоминая, что ни у кого здесь их не было.

— Кто бы ни прикидывал на глаз наши размеры, он слишком переоценил мои параметры, — сказала она, застегивая свой ремень. — Лифчик, который они дали мне, огромен. Я могла бы носить его как шляпу.

Кэмерон вломился обратно снова без стука.

— Нашел, что ты просил, — сказал он и свалил кучу карандашей и блокнот для рисования Canson на колени Джулианна. — Должен признать, это впервые. Большинство новичков просят шоколад.

— У тебя есть шоколад? — спросила Эмма.

— Нет, — сказал Кэмерон, и потопал обратно из комнаты. Эмма смотрела ему вслед с озадаченным выражением лица.

— Мне действительно нравится этот новый Кэмерон, — сказала она. — Кто знал, что в нем есть такая оторва? Он был таким хорошим парнем, но…

— Он всегда имел своего рода тайную сторону, — сказал Джулиан. Он задался вопросом, было ли что-то во внезапном возвращении его эмоций, подразумевающее, что он не хотел скрывать вещи. Возможно, он пожалеет об этом позже. — Некоторое время назад он обратился к Диане, потому что был уверен, что Ансельм Найтшейд убивает детей-оборотней. Он не мог этого доказать, но у него были веские причины так думать. Его семья продолжала говорить ему бросить это, что Найтшейд имеет влиятельных друзей. Так, он привел его к нам, в институт.

— Вот почему тебе пришлось арестовать Найтшейда, — сказала Эмма, понимая. — Ты хотел, чтобы Конклав имел возможность обыскать его дом.

— Диана сказала мне, что они нашли подвал, полный костей, — сказал Джулиан. — Детей оборотней, как и сказал Кэмерон. Они проверили имущество в ресторане, и повсюду была магия смерти. Кэмерон был прав, и он по-своему противостоял своей семье. И он сделал это для Нежити, которых он не знал.

— Ты ни разу ничего не сказал, — заметила Эмма. — Не о Кэмероне или о тебе — почему ты на самом деле арестовал Ансельма. Есть люди, которые все еще обвиняют тебя.

Он одарил ее печальной улыбкой.

— Иногда ты должен позволять людям винить тебя. Если единственный другой вариант — позволить плохим вещам происходить, не имеет значения, что люди думают.

Она не ответила. Когда он взглянул на нее, она выглядела так, словно забыла обо всем о Кэмероне и Найтшейде. Ее глаза были широко открытыми и сияющими, когда она потянулась, чтобы коснуться нескольких карандашей, которые катились на кровати.

— Ты попросил художественные принадлежности? — прошептала она.

Джулиан посмотрел на свои руки.

— Все это время, начиная с заклинания, я бродил, потеряв свою суть, но дело в том, что я даже не замечал этого. Неосознанно. Но я чувствовал это. Я жил в черно-белом, а теперь цвет вернулся. — Он выдохнул. — Я говорю все не правильно.

— Нет, — сказала Эмма, — Я думаю, что понимаю. Ты имеешь в виду, что та часть тебя, которая чувствует, также является частью тебя, которая порождает многое.

— Говорят, что фейри крадут человеческих детей, потому что они сами не могут творить искусство или музыку. Как и колдуны или вампиры. Для создания искусства нужна смертность. Знание о смерти, о конечности бытия. Внутри нас есть огонь, Эмма, и когда он пылает, он обжигает нас, и жжение причиняет боль, но без его света я не вижу, как рисовать.

— Тогда рисуй сейчас, — сказала она охрипшим голосом. Она сунула несколько карандашей в его открытую руку и начала отворачиваться.

— Я сожалею, — сказал он снова. — Мне не следовало обременять тебя.

— Ты не обременяешь меня, — сказала она, все еще отвернувшись. — Ты напоминаешь мне, почему я люблю тебя.

От этих слов у него сжалось сердце, пронзенное болезненной радостью.

— Но ты все еще не прощен, — добавила она и подошла к шкафу. Он оставил ее одну рыться в парах носков и туфель, в поисках чего-нибудь, что могло бы подойти. Он хотел поговорить с ней — разговаривать с ней бесконечно, обо всем — но это должно быть на ее усмотрение. Не его.

Вместо этого он прислонил карандаш к бумаге и дал волю своему воображению, позволил образам, которые восстали внутри него и захватили его мозг, вытекать серебром Аликанте, Благой зеленью, Неблагим черным и кроваво-красным. Он изобразил Короля на своем троне, бледного, могущественного и несчастного. Он нарисовал Аннабель, держащую Эша за руку. Он изобразил Эмму с Кортаной в окружении шипов. Он нарисовал Друзиллу, всю в черном, убийственные вороны кружили позади нее.

Он ощущал, что Эмма прилегла рядом с ним и с любопытством наблюдала за ним, положив голову рукой. Она была в полусонном состоянии, губы приоткрыты, когда дверь снова распахнулась. Джулиан развернул альбом.

— Слушай, Кэмерон…

Но это был не Кэмерон. Это была Ливви.

Она сняла пояс с боеприпасами, но в остальном выглядела почти так же. В ярком свете спальни Джулиан мог видеть синяки под ее глазами.

— Кэмерон сказал, что ты попросил альбом и карандаши, — сказала она почти шепотом.

Джулиан не шевелился. Он наполовину чувствовал, что всякое движение может спугнуть ее, как будто он пытается заманить боязливое лесное создание ближе. — Хочешь посмотреть? — Джулиан протянул блокнот; она взяла его и пролистала, медленно, а затем быстрее. Эмма теперь бодрствовала, сжимая одну из подушек.

Ливви сунула блокнот обратно Джулиану. Она смотрела вниз; он не мог видеть ее лица, только две грани темных ресниц. Он почувствовал приступ разочарования. Она мне не верит; картины не имеют для нее значения. Я для нее не имею значения.

— Никто не рисует, как мой брат, — сказала она, глубоко вздохнув и медленно выдохнув. Она подняла голову и посмотрела прямо на Джулиана с неким недоумением, наполовину обиженно, наполовину с надеждой. — Кроме тебя.