Р-р-р, гав! — рявкнуло ей в самую пасть. Волчица мигом вскочила, не понимая, во сне это произошло или наяву?

Вожак упряжки, а не волчонок брехнул на полукровку. Куда-то исчезли ее волчата. И Кэрны, обнюхав круг у костра, побежала по их следам. За нею бросился и вожак…

Волчата были у берлоги. Еще днем прибегали сюда вместе с волчицей. И конечно, запомнили запах убитого оленя. Его медведь спрятал, ждал, когда дойдет еда. Станет мясо душистым, мягким. Хоть и голодным был космач, а не спешил пировать… Но волчата не знали, что нельзя воровать добычу у медведя. Да еще у голодного! У сытого — куда ни шло. Не заметил бы. А здесь… Сам терпел. Не простит. По запаху лап придет к избе человечьей. Теперь этого не миновать. И Кэрны, впервые зло ощерившись на волчат, так рыкнула, что те, поджав хвосты, бросились прочь от берлоги, от мяса, от злобы матери. А полукровка, сообразив, что от утайки медвежьей осталось совсем немного, что разозленный космач не замедлит явиться к избе, возвращалась к человеку и своре совсем понурой.

Едва наступила ночь, ездовики улеглись у порога избы. Близость человека вселяла покой. Да и человеку рядом с ездовиками спалось легче.

Кэрны легла за избой. Оттуда хорошо просматривались подходы к дому. Но время шло, а все было тихо. Лишь собаки повизгивали, взлаивали во сне. Да и то изредка. Полукровка начала дремать. Как вдруг услышала тяжелые шаги по тундре. Она насторожилась. Кто-то шел, не сворачивая, к избе.

Кэрны потянула носом воздух: опасность пока далеко. Растормошила ездовиков. Те потягивались, зевали. Не понимая, зачем волчица разбудила их в такую рань. А Кэрны уже скребла когтями дверь. Будила человека.

Тот вылез из кукуля[3]. Отворил дверь. И, заметив Кэрны, пытался понять, что ей нужно от него? Но не прогонял. Полукровка вошла в избу. Недолго вынюхивала. Заметила ружье, стоявшее в углу. Опасливо покосившись, все ж осмелилась, взяла его в зубы, принесла охотнику. Тот удивился. Стал поспешно одеваться. А Кэрны уже выскочила из избы. Прислушалась. Приближение медведя почуяли и собаки: рыча, рвали когтями тундру. Знали, скоро будет драка. Она обещала быть жаркой и… кровавой.

Только волчата, ничего не понимая, сновали вокруг взрослых. Будто хотели узнать причину столь раннего пробуждения и беспокойства.

Кэрны слышала, как косолапый перескочил ручей. Вот он одолел подъем. Глухо рыча, идет меж кочек. Все ближе и ближе. Полукровка знала, что он спешит мстить ее волчатам за украденное мясо. Чтоб никому больше неповадно было соваться к его берлоге. Кэрны даже сжалась от страха. Ведь ее волчата еще не знают законов тундры, а та уже хочет их проучить. Да как! Убить! Нет, она такого не допустит. И, наскоро выкусав ягель, забившийся под когти, напряглась всем телом, облизала высохший горячий нос и, пружиня лапами, пошла навстречу медведю. Навстречу верной смерти. Сама. Одна. Не дожидаясь помощи ездовиков и человека. Ведь космача обидели волчата. Но они еще малы. Значит, она сама будет их защищать. Кэрны выжидательно приостановилась у горбатого стланика. Ждала своей минуты, когда внезапность сокращает схватку.

Конечно, разумные волки не то что в одиночку — даже стаями не решаются нападать на матерых медведей. Но это — нападать. А защищаться обязано любое порождение тундры. Таков ее закон. Знает ли об этом человек? Почему он остался? Ведь медведь все равно рано или поздно пришел бы сюда прогнать человека. Тот не порождение тундры. А значит — не может делить ее со зверем и жить на равных с ним. Волчата по недоразумению лишь приблизили то, что должно было произойти помимо них…

Охотник уже оделся и еле слышно крался навстречу зверю. Конечно, далеко позади Кэрны… Вот медвежья спина вздыбилась за кустом. Кэрны бросилась. Но выстрел опередил. И медведь, кувырнувшись, метнулся назад, в тундру. Полукровка, припав к следу, почуяла кровь на ягеле. Подранок! Он теперь стал во много раз опаснее. Раненый медведь никогда не простит своей боли человеку. Выслеживать будет. Неделями, месяцами. До смерти своей станет людям мстить. Запах обидчика — своего врага — распознает из тысяч и все равно подкараулит, отплатит за мучения.

Подранка нельзя отпускать. Если не сдохнет, выживет — значит, всем беда. И полукровка, забыв об осторожности, в пяток прыжков нагнала медведя. Кинулась к шее, где можно было ухватить накрепко. Медведь мотнул башкой. Но Кэрны не расцепила клыки. Она впилась в мясо, горячее, сластящее. Кровь лохмача бежала в пасть. Теплая, чуть солоноватая. От нее даже собственная кровь взгорячилась… Но медлить нельзя. Полукровка сделала перехват. Прокусила что-то твердое. Медведь, продолжая бежать, махнул лапой. Кэрны висела у него на шее. Кровь космача уже била в ноздри, срывала дыхание. Это отнимало силы, так нужные теперь. Полукровка билась спиной о кочки — чирьи тундры, о стланик. А медведь все бежал по распадку, подальше от человека, чтобы без помех расправиться с волчицей. Она знала: медведь, зимовавший без матухи, как этот, не истратил сил по осени па гульбу. И зимой его никто не беспокоил… У полукровки не было шансов выиграть этот поединок. К тому же космач с зимы был совсем худым, а потому бежал легко, быстро, несмотря на рану: она была слишком легкой, чтобы обескровить, обессилить его. Волчица еще раз попыталась сделать перехват. Но клыки, ухватившись за клок отлинявшей шерсти, соскользнули, сорвались. С пастью, забитой шерстью, Кэрны упала под задние лапы медведя, тот отшвырнул волчицу, как падаль, продолжая бежать, Кэрны, едва дыша, хватала пастью воздух. Но медведь словно одумался, вернулся, и полукровка, почуяв это, собралась из последних сил, кинулась. Космач легко отшвырнул ее ударом лапы. Волчица отлетела на кочку. Еще повезло, что не на корягу… Медведь ждал. Волчица бросилась сбоку. Лохмач так поддел, что она перевернулась в воздухе, шлепнулась в ручей. Медведь собрался уходить и тогда полукровка напала на него сзади, как поступали волки с годовалыми медвежатами-пестунами… Косолапый взревел от неожиданности и боли. Он крутнулся, пытаясь стряхнуть волчицу, но это у него не получилось. Тогда медведь кувыркнулся на спину и достал Кэрны когтистой лапой. Но она не разжала клыков. Медведь рванул. В глазах волчицы закрутилась ночь. Она смешалась в один лохматый комок с тундрой и взлаяла собачьими голосами. Волчица заскулила. Последние силы покинули ее…

Привела в себя полукровку боль. Кто-то поднимал ее. Она хотела ощериться, но не смогла. Лишь слабый визг вырвался из пасти и замер. Нет сил защитить волчат. Они останутся одни на смех стаям, своре, тундре, на горе себе… Нет сил открыть глаза, оглядеться, нет сил дышать. Да, она не рассчитала… Это непростительно никакому зверю тундры. За такое она наказывает. Подвело собачье начало, крепко сидевшее в ней. Не оправдало себя и волчье: нет сил — бери злобой. Ею медведя не одолеть. Потому и подыхай, если нет сил жить… Кэрны сглатывает тугой комок. Липкая, с медвежьей кровью вперемешку слюна сдавливает дыхание, не пропускает его. Откашляться б теперь, да невмоготу. Сейчас бы воды из ручья. Но где он? Верно, совсем рядом. Вот и спина мокрая. Повернуться бы, да боль сковала…

Полукровка дышит тяжело, с хрипом. Что? Показалось? Вода будто услышала, сама льется в пасть прохладной струей, только успевай ее глотать. Волчица торопится. Ведь вода ласкает глотку, остужает боль. Кэрны открыла глаза.