волшебной сказке и романтической истории было приме­той времени. Время, расколотое натрое, лег­че всего найти в реальности фантазии и чуда. Время рабби Нахмана было космическим и мес­сианским. Но этот окончательный переход от правремени к профанному времени и ко време­ни без времени слабо отражался в человеческих деяниях. Для Переца, лишенного иллюзий л*а- скила, только искусственное введение легендар­ного времени могло спасти унылую хронологию материального настоящего и привести к этиче­скому измерению. Для Дер Нистера время было всеобщей драмой личного искупления, потому что оно давало возможность интроспеции, са­моанализа, борьбы с самим собой и очищения. Для И. Башевиса Зингера время было полем бит­вы между соблазнами современности и суро­выми аксиомами традиции. Над такими поляр­ными мирами может невозбранно царить толь­ко дьявольский нигилизм. Для Суцкевера суще­ствовало время «раньше», когда поэты и трубо­чисты могли добраться до небес; время «между», когда Франкенштейны попирали землю, разру­шая самое время; и время «после», когда можно через разбитое зеркало взглянуть на пленитель­ное и жестокое прошлое. Только путем полного контроля, который Вайс называет максималист­ским подходом к повествованию, Суцкевер спо­собен добиться того, чтобы каждое из этих отде­лившихся друг от друга времен не выпало из рас­сказа26.

Рассказы Суцкевера «трудны», потому что он настойчиво поддерживает напряжение между каждой из этих временных рамок. Если «Зеленый аквариум» был первой попыткой поэта вести жи­вой диалог с мертвыми, то его поздние расска­зы стремятся к достижению обратного эффек­та — отвести в сторону реку настоящего време­ни несущим смерть потоком времени Холокоста и дарующим жизнь потоком времени до потопа. Поскольку у каждой временной струи есть соб­ственный потенциал жуткого и чудесного, лю­бое слияние опасно для всех, кроме талантливо­го рассказчика27.

«Янина и зверь» (1971) — это история «Красавицы и чудовища» в условиях Холокоста28. В роли красавицы выступает аристократка Янина, которая когда-то разделила любовь рас­сказчика к польской романтической поэзии, а теперь, в апреле 1943 г., получает от него тор­бу с новорожденной девочкой-еврейкой, кото­рую мать перебросила через колючую проволо­ку в Понарах. Бойня не прекращается, и ее жерт­вы падают в яму «с неукротимостью стихии» («Аквариум», 80; R 90), и только в сказке пей­заж всеобщего разрушения может измениться. В роли Чудовища, Зверя — нацистский офицер Ганс Оберман, которого всегда сопровождает его волкодав. Он устраивает облаву на дом Янины в поисках спрятанных евреев. Суцкевер сначала описывает рыщущего нациста, как будто он на­стоящее животное; только потом этот человеко- зверь приходит в дом Янины в элегантной одеж­де. Ни Янина, ни читатель как следует не пони­мают, где заканчивается кошмарный сон и начи­нается реальность. Но Янина ни разу не отказы­вается от своей истории и своего алиби: это ее ребенок, рожденный от связи с офицером поль­ской армии. Кульминация рассказа, когда рас­сказчик наконец признает, что ди реалитет гот мойред гевен ин зих гуфе («сама по себе обруши­лась реальность»; «Аквариум», 90; R юо), насту­пает, когда нацистский зверь заставляет ее по­клясться на распятии, что это ее ребенок, и ког­да она действительно клянется, он убивает свое­го волкодава, падает и целует Янине ноги, а по­том говорит матери и ребенку, что они должны немедленно бежать, и благодарит Янину за то, что она опять сделала его человеком.

В этом рассказе два финала, первый из ко­торых разворачивается следующей весной в Гусачевском лесу, где рассказчик, ставший пар­тизаном, получает приказ допросить немецко­го офицера, дезертировавшего из полка и сража­ющегося на стороне партизан, чтобы искупить свое нацистское прошлое. Непосредственно пе­ред казнью офицер, некий Ганс Оберман, отка­зывается открыть причину, по которой он дезер­тировал. Второй финал представляет собой пост­скриптум: приемная дочь Янины только что вы­шла замуж, подробности ее свадьбы будут описа­ны как-нибудь потом.

Оставаясь верным наследию Переца, Суцкевер изменил известной сказке во имя светского гу­манизма. Подлинно фантастический момент на­ступает не тогда, когда немец превращается в зверя — это общее место во времена резникова ножа. Чудо происходит, когда он вновь обретает человечность благодаря построенной на обмане, но самоотверженной любви матери-христианки к еврейскому ребенку. «Янина и зверь» — еще и светское житие, изображение истинного хри­стианского милосердия, которое Суцкевер хо­тел показать после Холокоста. В частных разгово­рах Суцкевер иногда (хотя и очень редко) призна­вался, что видел и другие истории: шевелящие­ся торбы, в которых еврейские матери оставляли своих детей, чтобы спасти собственную жизнь, и христиан, которые с готовностью предавали ев­рейских соседей. Жуткие истории вроде этих, од­нако, не фиксируют частных побед жизни над смертью, составляющих гуманистическую осно­ву «Дневника Мессии» и других последовавших за ним сборников рассказов. Приручив зверя, Янина заставляет время (войны) остановиться, позволяя времени (жизни) двигаться положен­ным ходом.

То, что выжил сам рассказчик, — не мень­шее чудо, в чем автор признается в загадоч­ном рассказе под названием «Обет» (1972). Периодическое повторение этого чуда настоя­тельно требует метафизического объяснения, далекого от всего, что мог бы представить себе Перец29. «Обет», как объяснял мне Суцкевер, это самый реалистический рассказ в «Дневнике Мессии», и я полагаю, что тем самым он имел в виду, что это рассказ откровенно автобиогра­фический. Здесь автор признается в чувстве из­бранности и посвященности, которое настигло его после «ночи чудес», с четверга на пятницу зимой 1942 г. Никогда в анналах идишской ли­тературы не было певца экзотических мест, ко­торый бы схватился со смертью «в космической дуэли» и одержал временную победу. Краткими, поэтически насыщенными штрихами рассказ­чик сообщает нам, как он превратился из «оби­тателя погреба» в «обитателя леса» благодаря тайной руке, которая спасла его из укрытия все­го за несколько мгновений до того, как на потай­ное убежище была совершена облава, а потом еще трижды защитила его во время поспешно­го побега. В ответ на это тройное чудо лесной че­ловек дает тройной обет: если он уцелеет в этой войне, он преодолеет всякое искушение и отпра­вится жить на родину далеких предков, он будет искать подлинный образ той, которая послала ему спасительный знак, и воссоединится с ней, а третий обет слишком личный, чтобы открыть его. То, что произошло той ночью, говорит нам Суцкевер, это чистая правда: такая же правда, как то, что теперь он живет в Израиле, что жен­щина, подарившая ему жизнь, и он, осужденный на смерть, наконец соединились и что в конце концов он решил рассказать историю жизни в смерти и о смерти в жизни так же сокровенно, как они явились ему30.

Чтобы вынести такую тяжелую культурную ношу, и рассказчик, и его персонажи должны быть наделены пророческой силой. Они вдохно­венные безумцы — функционально они эквива­лентны священникам, отшельникам, звездочетам и прорицателям Дер Нистера. Может быть, поэ­тому Суцкевер отошел в сторону от главных лю­дей в