Обращения к бандеровцам и бульбовцам с призывом сдаваться в плен распространялись даже от имени Хрущева[947]. Воспевалась мощь Красной армии, а дело УПА представлялось безнадежной авантюрой. Агитационный материал, как обычно, одновременно являлся пропуском к партизанам, и заканчивался словами: «Выбирай честную жизнь и славу в борьбе против немцев, или холуйскую службу фашистской собаке. А потом позорная смерть предателя, которая поставит черное пятно на твою семью, твоих детей, на весь твой род»[948]. Эти предупреждения были воплощены в реальность, но не столько партизанами, сколько частями НКВД и НКГБ в 1944–1952 гг.

В целом, несмотря на недостатки пропаганды красных партизан, ее шаблонность и топорность, какой-то урон немецкой стороне она приносила. Дело в том, что агитация приводила к росту так называемой волынки. Руководитель диверсионной службы Вермахта на южном участке советско-германского фронта Теодор Оберлендер уже 28 октября 1941 г. отмечал опасность этого «спокойного врага»:

Это мнение вполне справедливо, т. к. оперирующих в тылу вооруженных диверсантов можно уничтожить или нейтрализовать с помощью военной силы. Если же рабочие делают вид, что не понимают инструкций и приказов руководства, трудятся неохотно, «случайно» устраивают производственные аварии, разворовывают заводское имущество, то в этом случае вряд ли поможет и самая изощренная система корпоративного менеджмента. Когда крестьяне портят поля, скот и сельхозмашины, скрывают урожай, а сельский староста усердно жалуется попеременно на холода, дожди, засуху и жару, недород и разруху, вызванную военным лихолетьем, то с такой ситуацией едва ли возможно совладать даже с помощью прилюдных повешений или материальных поощрений. Очевидно, что простое присутствие партизан, а также их вооруженная деятельность заметно влияли на психологическое состояние населения. Убийство старосты производило больший эффект на сознание мирных жителей, чем многие сотни листовок. Но и силу агитации, устной или печатной, также следует учитывать.

С другой стороны, пропаганда красных партизан, обладавших куда большими техническими возможностями, чем бандеровцы, существенно уступала агитации националистов по интенсивности, качеству и занимательности печатного материала, охвату населения, яркости стиля, хлесткости иронии, образности повествования. Эти различия еще более разительны, если учитывать, что образовательный уровень советских «лесных солдат» был куда выше, чем в УПА: в Западной Украине значительным был процент вообще безграмотного населения.

Парадокс можно объяснить тем, что красные партизаны вышли из сталинской системы, к 1941 г. закостеневшей и потерявшей порыв дорвавшегося до власти тоталитарного движения. Безыдейность своих противников постоянно отмечали украинские националисты[950]. Однако лояльность советскому государству и уверенность в его победе все же позволила агитаторам «лесных солдат» оказать определенное влияние на сознание населения оккупированных нацистами территорий.

Изначально советские партизанские отряды формировались НКВД, обкомами и армейскими структурами на основании директив вышестоящего партийного и государственного руководства. Поэтому в партизанских отрядах оказывались милиционеры, чекисты, представители партноменклатуры, реже — военные, а также подобранные этими категориями лиц другие бойцы — комсомольцы, коммунисты, а также беспартийные рабочие, крестьяне, служащие и интеллигенты — чаще всего прошедшие первоначальную военную подготовку либо в свое время в армии, либо в истребительных батальонах НКВД, призванных бороться с «вредителями» и диверсантами в тылу советских войск. Любопытно отметить, что в момент создания УШПД был составлен «Список сотрудников НКВД УССР, бывших тюремных работников, находящихся в партизанских отрядах»[951]. Перечень включал 464 фамилии, преимущественно тюремных охранников, на жаргоне называвшихся вертухаями.

В условиях военного времени отказ служить в рядах партизан или Красной армии приравнивался к дезертирству, что в Советском Союзе влекло за собой соответствующие последствия. Репрессии в том или ином виде ожидали и родственников «нестойких элементов». Например, житель села Нижний Карагач Измаильской области УССР Куприян Головатый 9 июля 1941 г. оставил НКГБ типовое обязательство: «Я обязуюсь хранить в строгой тайне все то, что будет происходить в моем доме, всех, кто будет приходить, и об их деятельности так же обязуюсь хранить в строгой тайне и не выдавать при любых обстоятельствах. За нарушение настоящей подписки я предупрежден, что я буду расстрелян со всем моим семейством. В чем и расписываюсь»[952].

Меры поощрения, например, зарплата[953], начислявшаяся партизанам «Большой землей» на протяжении всей войны, играли второстепенную роль. Но даже угроза жизни, особенно в первый год войны, убеждала далеко не всех связать свою судьбу с борьбой за сталинизм в тылу немцев и румын. Начальник 8-го отдела политуправления Южного фронта (Южная Украина и Молдавия) полковой комиссар Ильинский в конце сентября 1941 г. отмечал рост отказов со стороны вербуемых в партизанские отряды, и, более того, отказы со стороны людей, ранее принявших предложение участвовать в зафрон-товой борьбе: «Одной из главнейших причин. является длительная волокита с момента вербовки до момента отправки завербованного на место работы. В течение этого промежутка времени люди, будучи предоставленные сами себе, морально слабнут. На этой почве по Молдавской ССР завербованному, вследствие его отказа был предложен выбор или ехать по месту назначения, или пойти в трибунал, он (Щербаков) согласился выбрать последнее»[954].