— По-моему, пятьдесят пятый — это к нам, — сказала она Жене. — Давай сядем, если идет. Через десять минут будем в поселке. А там до дачи дойдем пешком. Прогуляемся.

Поймать машину, судя по всему, удалось бы еще неизвестно когда, а маршрутка была вот, и Женя согласилась не раздумывая.

— Пятьдесят пятый в Семхоз идет? — спросила она выходивших пассажиров.

— Идет! Идет! — в несколько голосов тотчас ответили ей.

Нелли с Женей поднялись в салон, закрыли за собой дверь, и маршрутка тронулась.

Когда Женя передавала водителю за проезд деньги, она почувствовала на себе внимательный, словно бы ощупывающий взгляд. Взгляд принадлежал сидевшему на переднем сиденье, лицом к остальному салону, высушенному временем, напоминавшему сучкастую палку старику с землисто-коричневым лицом, будто вытесанным из коряги. Он был с коляской-инвалидкой на двух маленьких колесиках, сумка с коляски снята, и вместо сумки — большой узкогорлый, каких Женя никогда в жизни не видела, почерневший от времени жестяной бидон, прикрученный к коляске во много оборотов такой же почерневшей, засмолившейся от времени веревкой. И пока ехали, она снова и снова ловила на себе его взгляд. Говорили с Нелли, забывала о старике — и вдруг чувствовала: смотрит. Кидала на старика ответный взгляд, чтобы удостовериться: смотрит? — старик смотрел. Беззастенчиво, упорно, изучающе, впрямь — как ощупывал.

— А Слава-то как поживает? — неожиданно спросил он, когда они встретились глазами в очередной раз. Так, будто они были знакомы с Женей, и хорошо, и вот, не дождавшись от нее признания в знакомстве, решил знакомство их обнародовать.

— Простите? — холодно произнесла Женя.

— Ну Слава-то, Славка, что, забыла его? Перед прошлым Новым годом, в ноябре так примерно, видел вас вместе. Вы еще на желтенькой такой машинке катались.

Желтенькая машина — это, несомненно, была ее «сузуки». Только с каким же Славкой старик мог видеть ее год назад?

Но в следующий миг Женя поняла, кого он называет Славой.

— Рада вы имеете в виду? — спросила она старика.

— А, вот-вот, — обрадовался старик. — Так он себя кликал. Ну я его Славой, Славкой. А то уж как-то больно диковинно, не по-русски.

— Женя, смотри, — позвала Нелли. — Ты тут ориентируешься, где нам сходить?

Маршрутка уже резала по поселку, пронеслось справа стеклянно-бетонное одноэтажное строение продуктового магазина, вылетело следом за ним утопленное в глубине парка двухэтажное здание, похожее на дом культуры советской поры.

— А вот тут, тут, за парком-то, у отвилки, останови! — заблажил старик, глянув в окно и поспешно разворачиваясь всем телом к водителю. — Выходить мне! И вам выходить, — снова обращаясь лицом к салону, сказал он Нелли.

— Откуда вы знаете? — Женя вглядывалась в окно, и уверенности, что выходить нужно именно здесь, у нее не было.

— Так а Слава-то всегда здесь выходил. — Старик смотрел на нее взглядом, полным тайного, уличающего знания. — Или вам не здесь?

— Значит, здесь, — сказала Женя.

Машина, останавливаясь, качнулась вперед, замерла, Женя поднялась с сиденья, первой ступила к двери, откатила ее и спустилась на землю.

— Девонька моя, не знаю, как тебя по имени, — подталкивая коляску к двери и перегораживая ею проход Нелли, пропел старик, обращаясь к Жене, — не поможешь ли? Грыжа, проклятая, так и тянет, двенадцать килограммов в бидоне-то, тяжело старику.

Делать было нечего. Женя молча взялась за веревки, опутывающие бидон, и составила коляску на землю.

— Вот спасибо, вот милая, вот помогла, — спускаясь следом, проговорил старик. — Вся в Славу. Слава-то мне тоже всегда помогал. Давай, говорит, Павел Григорьич, помогу тебе!

Женя сочла за лучшее оставить его слова без ответа. Да ей и нечего было сказать ему.

Нелли, стоя в дверях, дождалась, когда Павел Григорьич освободит дорогу, вышла, закрыла дверь — и маршрутка, кинув из-под колес разжеванным снегом, рванула прочь.

— Это что у вас тут такое? — спросила Нелли, указывая на привязанный к коляске длинногорлый бидон.

— Керосин, что ж еще, — отозвался Павел Григорьич. — У нас газа вашего нет, без керосина какая ж жизнь. Есть-пить надо же.

— Вы что, на керосине готовите?! — Жене хотелось одного — скорее уйти с Нелли от старика, она узнала это место — именно здесь тогда, когда возвращались из Сергиева Посада, Рад вышел из ее «сузуки», — но она не смогла удержать в себе удивление. Это было поразительно: неужели не где-то там, в тмутаракани, а вот прямо тут, рядом, еще готовили на керосинках?

— А на чем же еще готовить? — вопросил Павел Григорьич. — Вот так вот и возим. Печь десять раз на дню не наразжигаешься. А электроплитка если — так никаких денег не хватит.

— Хорошо, Павел Григорьич, — обходя его и направляясь к Жене, сказала Нелли. — Счастливо вам. Рады были познакомиться.

Павел Григорьич поймал ее за рукав шубы.

— Так а Слава-то что? Что его не видно? Уехал куда?

Поймал за рукав, чтобы не дать им уйти, он Нелли, но вопрос его был обращен к Жене, и ответила Женя.

— Уехал, — сказала она.

— О ты! — воскликнул Павел Григорьич, не отпуская Нелли. — Далеко ли?

— Далеко, — сказала Женя.

— О ты! О ты! — Павел Григорьич, похоже, обиделся. — Не хочет говорить. Тайна! Не лезь, Павел Григорьич, не твое дело. — Он наконец отпустил Нелли, потянулся было взяться за коляску, но не донес руки. — Может, девоньки, еще мне поможете? — Он снова не говорил, а будто пел. — Тяжело с коляской по снегу-то. Какие у нее колесики. Застревает. Нам ведь в одну сторону. А вы бы по очереди. А? Помогите старику.

Женя видела — Нелли готова согласиться. Уже взялась мысленно за ручку коляски и потащила.

— Ваша проблема, как вас… Павел Григорьич, — поспешила она опередить Нелли, чтобы у той не вырвалось слов согласия. — У нас тоже свои грыжи, нам тоже нельзя тяжелое. Будьте здоровы.

По вытесанному из коряги лицу Павла Григорьича словно прошла судорога. Он быстро ступил вперед, и теперь в руке его оказался рукав Жениной дубленки.

— Грыжи у вас? Отчего у вас грыжи? Что вы такое тяжелое таскали? Барыньки драные! Придет ваш час. Мужиков ваших — на столбы, а вас драть будем — молофья из ушей пойдет!

— Отпусти! Пошел! Отпусти! — Женя рванулась в сторону, выдрала рукав из руки Павла Григорьича. — Драть он собрался. С грыжей, а размечтался.

— Ничего, ничего, придет час. — По губам у Павла Григорьича змеилась усмешка злорадности. — У самих не хватит — у нас сыновья, внуки есть, они — и за себя, и за нас, отольются кошке мышкины слезы.

Нелли с Женей гнали что было сил по отходящей от шоссе заснеженной дороге вглубь поселка, мимо дома культуры в чреве черно-скелетного парка, мимо неожиданного карминного цвета новодельной церкви за стрельчатой чугунной оградой, и их обеих колотило. За спиной в тихом, все сильнее наливающемся сумерками морозном воздухе слышался скрип тележки Павла Григорьича, и, как ни летели, отрываясь с каждым шагом от старика все больше, казалось, этот визжащий звук проржавелого металла не ослабевает, а становится отчетливее и резче.