Я старалась говорить тихим голосом, спокойно и твердо. Кажется, мои слова подействовали. Гелика сделала глубокий вдох, словно освобождаясь от овладевшего ею безумия.

– Этого достаточно, – ответила она.

Она снова положила руки на свой слегка округлившийся живот и улыбнулась. Ее глаза сияли, как две полные луны.

– Да, царица моя, этого достаточно.

Она все еще говорила, как полубезумная. Боясь оставить ее одну, я начала искать, чем бы ее отвлечь, чтобы изгнать из ее глаз этот лунный свет сумасшествия. Что я знала о госпоже Гелике?

Я поняла, что не знаю о ней ничего, и мое лицо залила краска стыда. «Она жила здесь все это время, такая раздавленная, что хотела умереть, а я ничего о ней не знаю, совсем ничего, кроме…»

– Ты ведь дочь Повелителя Коней, – сказала я, и Гелика уставилась на меня так, словно это я лишилась рассудка, – умеешь ли ты ездить верхом?

Я сразу пожалела об этом вопросе, потому что она начала смеяться и не смогла остановиться. Она упала на колени, закрыв лицо своими большими крепкими руками, и смеялась дальше, пока дикий смех не перешел в безудержные рыдания. И я никак не могла ее успокоить. Я даже не могла оторвать ее руки от лица – она была сильнее, чем я.

Наконец, отчаявшись, я сказала ей на ухо, стараясь, чтобы мой голос звучал резко:

– Госпожа Гелика, если ты не успокоишься, мне придется пойти к отцу и попросить его о помощи.

Это подействовало. Гелика замолчала, хватая ртом воздух, закашлялась и перестала рыдать. Она беспомощно опустила руки и посмотрела на меня:

– Я дочь Повелителя Коней. И десять лет я жила с амазонками. Да, я умею ездить верхом.

– Ты бы хотела кататься со мной?

Я мало что могла обещать госпоже Гелике, но хотя бы это было в моих силах.

– Это запрещено, – ответила она бесцветным голосом, – царским женам ничего нельзя делать.

– Когда царь что-то разрешает, это уже не запрещено. Если ты хочешь, я спрошу отца, можно ли тебе ездить со мной.

Она долго смотрела на меня. Казалось, сначала ее глаза блуждали где-то вдали, глядя на какую-то тень, которую я не могла увидеть. Затем постепенно ее взгляд смягчился и потеплел. Я поняла, что теперь она видит меня, а не своих демонов.

– Он разрешит мне, – заверила я ее, – царской дочери не подобает ездить одной.

– Царской дочери вообще не подобает ездить верхом в этой стране ревнивого Бога и ненасытных мужчин, присвоивших все себе. Но ты – другое дело. Тебе отец ни в чем не откажет.

Я слишком хорошо поняла ее слова: ее отец отказывал ей во всем.

Но этого я не могла исправить. Я лишь могла предложить то, что в моих силах.

– Так мне попросить его?

Она посмотрела на свои руки, все еще крепкие и сильные, несмотря на долгие месяцы, проведенные в отцовском дворце.

– Да, – ответила Гелика тихо, едва слышно, – да, царевна, попроси.

Придя к отцу, я заметила, что он держится настороженно. Он боялся, что я снова начну умолять его отпустить меня на юг вместе с царицей Савской. Поэтому, когда я просто улыбнулась и ласково спросила, может ли его жена Гелика кататься со мной верхом, он почувствовал такое облегчение, что согласился без колебаний и оговорок.

– Конечно, госпожа Гелика может кататься с тобой, если она этого хочет, Ваалит. Только не заставляй ее сопровождать тебя, если ей это не нужно.

– Ей нужно, – заверила я его. – Когда-то она ездила от самой Трои до Дамаска и обратно. Она может многому меня научить.

– Да, ведь ее отец – Повелитель Коней. Он каждый год присылает по сотне кобыл.

«А еще он прислал дочь, которую ценит меньше, чем кобыл». Но этого я не сказала, лишь поблагодарила отца и бросилась к Гелике передать его слова.

Прося, чтобы Гелика каталась со мной, я думала лишь о том, чтобы облегчить ее боль. Но вышло так, что я невольно позаботилась и о себе, ведь, увидев ее верхом, я поняла, как мало умею и сколько еще предстоит изучить.

Да, я могла держаться на Ури и направлять его туда, куда мне хотелось. Но мы с Ури оставались двумя отдельными существами, которые отчаянно пытались понять друг друга. Увидев дочь Повелителя Коней верхом, я поняла, что умею очень мало.

Казалось, что она срастается с лошадью, образуя новое существо, наделенное единой волей. Пока я неуверенно устраивалась на терпеливом Ури, кобыла госпожи Гелики бросилась вперед. Через несколько скачков она уже мчалась галопом. У Гелики расплелась коса, и волосы летели за ней, словно облако, подхваченное ураганом. Ури подо мной танцевал, ему не терпелось тоже кинуться вскачь. Я робко придержала его, а потом, злясь на собственный страх, дала волю своему коню, чтобы он мчал меня вперед.

Гелика смеялась, и ветер приносил мне ее смех, словно крик хищной птицы. И, когда Ури весело бросился вскачь за кобылой Гелики, я, приноровившись к его ритму, поклялась, что научусь всему, чем Гелика сможет со мной поделиться.

И тогда я тоже засмеялась. Ведь, даже если я думала, что знаю уже очень много, впереди всегда ожидало что-то новое.

Всегда, всю жизнь.

Но в тот момент – в тот момент мы могли просто наслаждаться скоростью, силой и иллюзией свободы, и сам по себе этот миг был драгоценен.

Веная

Целое утро он проверял поставки продовольствия и решал споры между гарнизонами. Это никого не смогло бы привести в хорошее расположение духа. Выйдя наконец из отведенного для стражи крыла в широкий центральный двор, Веная думал только о том, чтобы насладиться кувшином доброго пива, охлажденного в колодце.

– Веная! – позвала его Никаулис, и все мысли о спокойном уголке и холодном пиве улетучились из головы.

Царская телохранительница стояла в тени возле распахнутых ворот. Веная повернулся к ней и встретил ее твердый взгляд.

– Я должна поговорить с тобой.

Она не понижала голос до шепота, и все же ее слова звучали тихо, предназначенные лишь для его слуха.

«Наедине, – подумал Веная, – иначе она бы вообще не спрашивала. Где же?..»

– Я уже показывал тебе, как хорошо укреплены городские стены?

Она улыбнулась, явно испытывая облегчение от того, что он так быстро ее понял.

– Покажи еще раз.

Веная повел ее на ближайшую дозорную башню. Никаулис пошла за ним, неслышно, как тень. Он не стал терять время, пытаясь выяснить, о чем пойдет речь. Все равно она скоро скажет. Пока они не добрались до безопасного места, ему достаточно было знать, что Никаулис считает дело срочным и требующим разговора наедине.

По извилистой каменной лестнице они поднялись на вершину башни, откуда открывался выход на городскую стену.

– Здесь ты можешь говорить, – сказал Веная. – Целый город видит нас, но не услышит ни слова из того, что мы скажем друг другу.