Мужчина опустил глаза:

— Я тоже так думал, но, как видишь… Чувства оказались сильнее гордости.

Белла поморщилась.

Четыре лунных цикла прошло, как она стала управительницей одного из приюта для бывших рабынь. И все это время Меон, один из лучших стражей северных границ, друг Лукаса, наведывался сюда, оказывая необходимую помощь.

Он и в особняке Дэ Кадари частенько бывал, но тогда Белла его визиты на свой счет не приписывала, а сейчас все стало прозрачнее некуда. И если девушка желала обманываться насчет дружеских чувств мужчины, то их последняя встреча все расставила по своим местам.

Меон предложил ей стать его супругой.

А Белла…

— Зачем ты пришел, Меон? — она не хотела, чтобы это прозвучало грубо, но недовольство все равно прорезалось в голосе.

— Хочу еще раз спросить тебя, ты хорошо подумала?

Белла видела, как тяжело ему дается этот разговор. Она вообще не верила, что такой гордый воин сможет переступить через себя и еще раз сюда явиться.

— Я уже договорился об особняке на территориях северных границ, нам там будет хорошо. А если ты не захочешь жить так близко к стене, то мы сможем обосноваться в моем родном клане.

— К чему все это, Меон? — устало вздохнула Белла.

— А разве ты еще до сих пор не поняла? — в глазах Меона блестели чувства, которые легко было разгадать. Девушка лишь жалела, что не могла на них ответить.

— Ты ошибаешься, Меон, пустое это все.

— Как пустое? — нахмурился мужчина. — Я же тебя…

— Не надо! — махнула рукой пантера. Этих слов от него она боялась, как кипящего серебра.

— Вам помочь, мистресс? — послышался жесткий голос рядом.

Белле и оборачиваться не стоило, уже знала, кто стоит и ярится за спиной.

— Мой друг уже уходит.

— Друг? — в одном только слове явно слышалась угроза, и пантера знала, если не убедит случайного гостя в своей версии, то Меону для жизни останутся считанные часы.

— Просто друг, господин. Он заходил попрощаться, уезжает к границе. Так ведь, Меон? — и застыла, вопросительно глядя на стража, тот, в свою очередь, не спускал глаз с «заезжего господина».

— Так, Белла, — наконец, признал мужчина, чем заставил пантеру вновь нормально задышать. — Прощай.

Страж поклонился и ушел.

Девушка задумчиво смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду.

Меон был хорошим мужчиной: добрым, честным, справедливым, жаль только нелюбимым.

На сердце не осталось грусти, наоборот, чувствовалось значительное облегчение. Согласись она стать его супругой и обоих ждали бы одни несчастья. А так, Меон обязательно еще встретит любовь, предназначенную ему богами. Когда-нибудь он обернется назад и еще порадуется отказу Беллы.

Когда-нибудь…

— И часто этот друг заходит «попрощаться»? — вновь требовательно спросил «простой торговец».

— Похоже, нам давно нужно поговорить. Следуйте за мной, — не оборачиваясь, Белла прошла в коридор, свернула дважды направо и юркнула в свою комнату.

Она знала, он идет след в след, не отстает. И когда хлопнула дверь, отрезая их от остального мира, повернулась:

— И зачем этот маскарад, ваше величество?

— Как ты узнала? — его голос вдруг охрип.

От удивления ли? От мимолетной скудной близости в пределах одной комнаты? Так ли важно это, если и сердце Беллы сейчас рвалось из груди от той силы, с которой билось.

— А ты бы меня не узнал?

Генрих

Он хорошо помнил, как впервые увидел Беллу, еще служанкой в доме четы Дэ Кадари. Как спутал звериную страсть с раньше неведомым чувством. Как помутнело сознание и только мысль «поскорее заявить права на самку, подчинить, сделать своей» билась на периферии разума. Как хотел забрать ее в свой гарем одной из многих…

Как впервые прочувствовал боль пантеры, словно свою. И то прозрение, что его чувства больше, чем обыкновенная страсть, тоже отлично помнил. А тот день когда портал богини выкинул его, Беллу и Буку в особняке Дэ Кадари, стоял перед глазами, точно только вчера случился.

Вместе со своим телом и ощущением второй ипостаси император мгновенно обрел бесценный дар, о котором всегда тайно мечтал и одновременно страшился до животного ужаса. Генрих утвердился в знании, что Белла никто иная, как его истинная пара.

Его сокровище. Половинка его души.

Его проклятие. Его личная слабость.

А императорам непростительны никакие слабости.

— Всегда и везде, единственная моя, — признался он, сняв иллюзию Варга.

Генрих прекрасно помнил то ошарашенное выражение глаз Беллы, когда к ней пришло понимание, с кем именно она разделила путешествие и секреты. Он мог лишь надеяться, что пантера девушки почувствовала то же самое, как и его ирбис. Вот только толком поговорить до отъезда у них не вышло, Белла его избегала, словно чумы.

Тогда он только утвердился в решении, что им обоим нужно время. Кто бы знал, как тяжело далась ему эта разлука!

Ар’ахат стал неуправляем, он так отчаянно скучал по своей паре, что Генриху частенько хотелось вонзить когти в собственную плоть, лишь бы унять это тоскливо-тянущее чувство в груди.

Ничего не помогало. К истинной тянуло так сильно, что Генрих лишь силой воли оставался в резиденции. Он зарылся в делах империи по самую макушку, ни на минуту не давал себе спуску и лишь магическое зеркало частенько настраивал на подглядывание за пантерой… Выдержал пять лунных циклов, почти обезумел от тоски, и решился на встречу мельком под магической личиной.

— Единственная? — усмехнулась Белла. — Я слышала у императора богатый выбор наложниц, фаворитки-красавицы…

Ему показалось или в этом вопросе прозвучала ревность заинтересованной женщины? Оборотницы всегда славились своими собственническими инстинктами.

— А о том, что гарем распустили, впервые за всю историю седьмого королевства ты не слышала?

Пантера хмыкнула:

— Слышала…

Генрих подошел вплотную, близость Беллы кружила ему голову.

— Как и о том, что подданные скоро будут праздновать появление на свет наследника императора.

Оборотень поджал губы.

— Мне никто не нужен, только ты, — едва слышным шепотом признался он, не отказывая себе в удовольствии провести костяшками пальцев по скуле девушки. А ее кожа оказалась нежнее шелка, это было даже лучше, чем он себе представлял. — Единственная моя, долгожданная.

— Не надо, — Белла поймала его руку, как только палец Генриха задел ненавистный ему шарф.

— Не буду. Не бойся.