Ленинграда в документах рассекреченных архивов / под ред. Н. Л. Волковского. М.; СПб., 2005. С. 582–584.

Из воспоминаний токаря завода «Большевик» П. Белоликова

Солнечное весеннее утро 1943 года. Я иду по проспекту Обуховской обороны и всматриваюсь во все то, что натворила за зиму жестокая война. Угрюм мыловаренный завод… Молчит катушечная фабрика… Вместо жилых домов – руины… Разрушено здание 125-й средней школы, а ведь там размещался госпиталь…

Сколько бедствий!

Вот и меня постигло несчастье. Вчера, выписавшись из больницы, я отправился на Васильевский остров. Прихожу на Шестнадцатую линию, останавливаюсь у родного дома и… снимаю шапку. Стена рухнула. Бомба разворотила мою квартиру. Ничего, кроме швейной машины, не сохранилось. Сколько забот было вложено в создание домашнего уюта, сколько затрат на приобретение мебели, одежды, домашнего скарба – и ничего не осталось. Ничего! Обидно и грустно. Очень грустно!

Но что эта грусть в сравнении с той большой радостью, какую я испытываю сейчас! Немцы разгромлены под Сталинградом. Блокада прорвана, и Ленинград ободрился. Увеличен хлебный паек. Я выиграл почти трехмесячное сражение со смертью. Семья моя эвакуирована, жива. Завод «Большевик», как мне было известно от рабочих, навещавших меня в больнице, ожил, залечивает тяжелые раны, вводит в строй цехи. Подана электроэнергия, доставляется топливо для мартеновских печей. Скорее бы увидеться с товарищами, включить токарный станок.

С волнением подхожу к своему заводу-гиганту, революционные и трудовые заслуги которого известны далеко за пределами страны. Знакомая проходная… Обширный двор… Сердце бьется учащенно. При входе в цех сталкиваюсь со сменным мастером Строгановым. До войны это был полный, богатырского сложения человек. Теперь же, перенеся две голодные зимы, он выглядит истощенным, с запавшими глазами и воспаленными веками. Встреча радостная.

– Выжил? – восклицает он. – Поздравляю! Знал бы ты, какая нехватка в токарях!

– А как вы тут, Павел Федорович? – спрашиваю.

– О, такие, брат, дела! Срочный заказ!

Мастер на успел досказать – тревожно завыла сирена воздушной тревоги. Я лезу на крышу, на свой по «воздушке» боевой пост. В небо взлетают краснозвездные истребители. Наготове зенитные батареи, установленные на площадях и в парках.

Вражеских самолетов пока не слышно. Тихо. Приятно ласкает теплый ветерок. Я стою на согретой солнцем железной крыше. Далеко видно. Спокойно текут воды под уцелевший Володарский мост. Вновь дымит на противоположном берегу 5-я ГЭС. Вскоре деревца распускают бледно-зеленые листья. Пробивается трава. Состояние мое такое, что я вроде как возвращаюсь к былому мирному времени.

Но это только кажется. С крыши цеха нельзя не видеть, как город-фронт ощетинился куполами, покрытыми маскировочным слоем, острыми шпилями и тысячами высоких труб заводов и фабрик. И кажется он мне настороженным, но суровым и бесстрашным бойцом. Почти два года город-солдат мужественно выдерживает неслыханную осаду. Стою на крыше, всматриваюсь в любимый город и невольно во всех подробностях вспоминаю начало войны…

В огненном кольце. Воспоминания участников обороны города Ленина и разгрома немецко-фашистских захватчиков под Ленинградом. М., 1963. С. 141–142.

Из дневника преподавателя ремесленного училища при Адмиралтейском заводе К. В. Мосолова

1943 г.

3 апреля.

Иногда идешь на завод и думаешь: «Застанешь ли дом дома?» Вот меню на сегодняшний рабочий день:

1. Тревога 11.30, отбой 12.30.

2. Тревога 12.40, отбой 13.20.

3. Тревога 13.50, отбой 14.15.

4. Тревога 15.50, отбой 16.20.

5. Тревога 18.15, отбой 19.15. Немного надоело и мешает работать.

6. Тревога 22.40, отбой 23.00. Тревоги бывают в «плохую» погоду, когда светит солнце и ясное небо. «Хорошая» погода – это когда идет дождь или стоит туман, и ничего не видно.

7. Снова тревога 23.35, отбой 24.00.

8. Снова тревога 24.35, отбой – когда спали.

Состояние нашей лестницы на 4-IV-43 г. (одна страница счета фашистским гадам)

Безусловно погибли 24,5 + 5,7 = 30,2 % Котя, помни:

Всю жизнь мстить за эту страницу! Смерть немецким оккупантам!

Ленинградцы. Блокадные дневники из фондов Государственного мемориального музея обороны и блокады Ленинграда / авт. – сост. И. А. Муравьева. СПб., 2014. С. 384, 390.

Из дневника И. Д. Зеленской

1943 г.

5/IV – Пятидневка на новой работе и совершенно неясное внутреннее состояние: не могу сама понять, нравится мне или не нравится. Вся суть работы сводится к помощи людям в самых разнообразных формах, начиная с добывания дров или обуви и кончая повышением квалификации. Без конца идут женщины со своими нуждами и горестями, большинство жалкие, истощенные, заезженные жизнью, почти все плачут, почти все не говорят, а ноют, и поди разберись, у которой это предел человеческой выносливости, а у которой коммерческий расчет – выплакать побольше. Большинство из них такие измятые, жалкие, сдавшиеся в борьбе, что нет к ним настоящей жалости. Но кто меня трогает до глубины души – это дети, одинокие, по-взрослому ведущие борьбу за жизнь в наше время, которое не всякому взрослому под силу. Вчера и сегодня приходили две девочки-школьницы лет по 13-14. Одна хлопотала насчет пособия за отца, причем просила выдать документы не общие с матерью, а отдельно. Почему? Оказывается, мать из одичалых людей, у которых голод и лишения приглушили даже материнское чувство. Она бросила дочь, живет отдельно и не только не помогает ей, но еще отбирает последнее. Девочка осталась одна, но школу не бросила, отлично учится, учительница дает о ней самые лучшие отзывы. Сама себя обшивает, обстирывает, выглядит чистенько, говорит бодро, улыбаясь, и только в заключение, вернувшись от двери, просит, краснея и смущаясь: «Вы только маме не говорите, когда она придет, что я просила отдельные книжки выдать, а то она обидится». Другая девочка – сирота, отец не подает вестей с фронта, мать убита при артобстреле, квартиру разбомбило, живет одна в новой комнатке на 12 метрах и плату за нее вносит по максимальному тарифу, хотя имеет все права на льготы. Пришла просить пересмотра квартплаты и снятия задолженности. Тоже учится. Денежную поддержку получает от тети, но во всех остальных бытовых подробностях предоставлена самой себе. Какую школу проходят эти дети! Можно надеяться, что это будут люди с характером, а не такие тряпицы и мочалки, как многочисленные мамаши и тетеньки старшего поколения.

Мои товарищи по работе в основном только еще два инспектора – нас всего трое. Старший инспектор, Незлобина, принимает заявления и с ними основной поток слез, жалоб, а подчас и брани. Незаметная на вид, деловитая женщина, лет сорока, с деловой точки зрения сразу меня оценила. Я это почувствовала, и поэтому есть надежда сработаться с ней. Кроме того, нас сблизила общность семейных интересов – у нее тоже две дочери, помоложе моих, эвакуированы в Свердловскую область. Второй инспектор – по бытовым вопросам – совсем еще девочка на вид, румяная и кареглазая. Мне приятно, что ее зовут Наташа, что она