Затем оба бойца, не разжимая объятий, развернулись и на полном ходу ворвались в гущу зрителей, расположившихся в центре огороженного пространства. Одна из медсестер, оказавшаяся на их пути, была сбита с ног и кубарем покатилась по земле; мелькнули длинные загорелые ноги, развевающиеся юбки и кружевные трусики. В другое время это зрелище наверняка заинтересовало бы многих из присутствующих, но сейчас никто на нее даже не взглянул.

Гарри то и дело отрывал Шона от земли, пытаясь опрокинуть его на спину. Лицо Шона раздулось и побагровело, было трудно дышать, но ему удавалось по-кошачьи приземляться на ноги после этих чудовищных рывков, пока наконец Гарри не оттеснил его к лагерному костру. Подняв его в очередной раз, он опустил его прямо в огонь; языки пламени лизнули голые ноги Шона, опалив волосы на икрах, и прожгли тонкую подошву его мокасин из шкуры куду.

Шон отчаянно взвыл и высоко подпрыгнул в объятиях брата. Ему удалось отодвинуться от огня, но хватка Гарри была неумолима. Кряхтя от напряжения, он стал медленно, но верно гнуть его назад, как лук, на который натягивают тетиву. Обожженные ноги Шона не выдержали этого напора, и он опускался все ниже и ниже. Колени его коснулись земли, Гарри склонился над ним и, удовлетворенно крякнув, сжал свои стальные тиски еще на дюйм.

Воздух вырвался из легких Шона вместе с протяжным хриплым стоном; его лицо налилось кровью. Гарри еще раз крякнул и вновь стиснул свои объятия, безжалостные, как механический пресс. Глаза Шона выкатились из орбит, нижняя челюсть отвисла. Язык его высунулся наружу и повис между зубами.

— Гарри! Ты убьешь его! — завопила Изабелла, теперь уже испугавшись за старшего из братьев. Но отец держал ее крепко, а Гарри, казалось, даже не услышал ее. Он крякнул и снова сдавил своего противника.

На этот раз все явственно услышали треск ребер Шона, похожий на треск ломающихся ивовых прутьев. Он вскрикнул и обмяк в руках Гарри, как полупустой мешок пшеницы. Гарри отпустил его и, тяжело дыша, сделал шаг назад. Его лицо тоже побагровело от приложенного усилия.

Шон попытался сесть, но боль в треснувших ребрах тут же пронзила его насквозь; он вновь застонал и судорожно схватился за грудь. Гарри обеими руками пригладил волосы, но непокорный хохолок на затылке незамедлительно вернулся на прежнее место.

— Ну вот, — спокойно произнес он. — С этой минуты ты будешь хорошо себя вести. Ты меня понял?

Шон все же исхитрился встать на колени, опираясь только на одну руку; другой он по-прежнему держался за грудь.

— Ты меня понял? — повторил Гарри, грозно нависая над ним.

— Иди ты, — еле слышно прошептал Шон, но даже такое незначительное усилие острой болью отозвалось в его груди.

Гарри нагнулся и ткнул в его поврежденные ребра коротким твердым большим пальцем.

— Ты меня понял?

— Ладно, ладно! — завопил Шон. — Понял.

— Вот и славно, — кивнул Гарри и повернулся к стоявшим в нерешительности медсестрам.

— Фройляйн, — изрек он на вполне сносном немецком, — думаю, что нам понадобятся ваши профессиональные услуги.

Они с кудахтаньем бросились к пострадавшему. Поддерживая Шона с двух сторон, поставили его на ноги и отвели в палатку.

Только тогда Шаса выпустил руку Изабеллы.

— Ну что ж, — проборматал он. — Кажется, на этом конфликт можно считать исчерпанным.

— Он с сожалением взглянул на руины обеденной палатки. — Надеюсь, что та бутылка «чивас» была у нас не последней.

Гарри, обнаженный до пояса, сидел на своей койке, а Изабелла смазывала его раны мазью из банки, найденной ею в лагерной аптечке. Его руки, плечи и грудь были сплошь усеяны кровоподтеками, оставленными кулаками Шона, из-за чего кожа напоминала шкуру жирафа. Его нос сильно распух, а на рассеченной губе запеклась свежая кровь.

— Мне кажется, так даже лучше, — заявила Изабелла. — Раньше твой нос занимал только поллица, а теперь он окончательно затмил все остальное.

Гарри фыркнул и осторожно потрогал кончик своего носа.

— С мистером Шоном мы худо-бедно разобрались. Видимо, пришло время и тебя поучить хорошим манерам.

Она поцеловала его в макушку, на которой все еще топорщился непослушный хохолок.

— Ах ты, плюшевый мишка, — проворковала она. — Знаешь, Гарри, Холли необыкновенно повезло; ты потрясающий мужчина.

Он покраснел, как девица, и она поняла, что любит его еще сильней, чем прежде. Ибо он никогда уже не покажется ей смешным и нелепым, даже с распухшим носом и рассеченной губой.

Шон вновь театрально застонал, и Отто Хайдер, откинув назад голову, весело рассмеялся.

— Вот! — Он налил в стакан, стоявший на столике у кровати, еще на три пальца виски.

— Отличное болеутоляющее средство, лучше хлороформа.

Шон с трудом дотянулся до стакана и залпом проглотил его содержимое.

— Меня не раз топтал буйвол, на меня наступал джумбо, но это! Эй, Труди, нельзя ли полегче.

Труди, бинтовавшая ему грудь, на секунду отвлеклась от работы и сочно поцеловала его в губы.

— Не дергайся, — сказала она. — Я все делаю, как надо. — У нее был страшно сексуальный шепелявый акцент и мягкие розовые губки.

— Да, ты всегда все делаешь, как надо, — согласился он. Она захихикала и продолжила свое нелегкое занятие, просунув бинт у него под мышкой и передав конец Эрике, которая сидела позади Шона на его необъятной кровати.

— Больше никаких «трах-трах». — Эрика строго улыбнулась. — Долго-долго. — Она обернула бинт вокруг его спины и через другую подмышку вернула конец Труди.

Отто Хайдер вновь рассмеялся.

— Ты что, собираешься уйти на пенсию по инвалидности и бросить меня одного на растерзание этим двум маленьким ненасытным ведьмам? — Отто отличался исключительной щедростью по отношению к друзьям, а Шон был его испытанным другом. С друзьями Отто делился всем без исключения. Так что они вчетвером — Отто, Труди, Эрика и Шон — вместе не только охотились. Вообще это было потрясающее сафари. Если не считать случая со слоном, которого спугнул Гарри, все они получили огромное удовольствие от совместного времяпрепровождения.

— Да, ты больше ни на что не годишься. Но твой брат — он силен, как бык. — Труди ехидно прищурилась. — Он бесподобно дерется. Как думаешь, он так же хорошо делает «трах-трах»?

С минуту Шон задумчиво смотрел на нее, затем его лицо расплылось в довольной ухмылке.

— Мой братец типичный ханжа и подкаблучник. Я думаю, что до тех пор, пока он не женился на этой его толстощекой кобыле, он вообще был девственником. Вряд ли он сообразит, что надо делать, даже если его ткнут носом в то самое место, которое и создано для «трах-трах».