– И спросить: кто, мол, Апостол взял?

– Ты… ты не побоишься?

– А это так страшно? – невесело усмехнулся Воята. – Делать-то что? Он съест меня?

Еленка задумалась, потом вымолвила:

– Я… не знаю. Может, не съест. Может, зол будет до всякого… Это надо… здесь полуночи дождаться… а там… захочет, так покажется.

– Так я останусь. К полудню завтра не приду – присылай мужиков с кулём рогожным, косточки мои белые собирать.

Еленка задумалась, даже присела с осторожностью на коник.

– Может… мне тоже…

– Ты домой ступай. Чем ты поможешь?

Пригодился бы здесь Куприян из Барсуков. Или Егорка. Или даже Миколка – о неупокоенных духах и тот явно знает больше, чем говорит. Но Воята знал: в тайну Апостола никого из них втягивать не надо. Артемия нужна ему, отец Касьян – теперь его враг, ему и добывать оружие.

Оружие… Рогатину он так и не доделал, у Кузьмы с росстани лежит наполовину сделанная заготовка, ещё ничуть не похожая на копейцо[70]. Сумеет ли он довести работу до конца? И придётся ли… пустить рогатину в дело? По сравнению с мыслью об этом даже мысль дожидаться покойника в его старой разваленной избе не казалась такой уж страшной.

Хорошо, что из Пестов они с Еленкой догадались взять хлеба, несколько печёных яиц и два вчерашних блина. А ещё две свечи. Перекрестив Вояту, Еленка ушла, а он со своим богатством остался ждать. Сидеть в мёртвой избе, где пахло лесной прелью и мерещился покойник на лавке, было противно и скучно, и Воята ушёл в лес. Нашёл удобное место на берегу ручья, присел на брёвнышко, поел, попил из ручья воды и даже прилёг поспать на мху и папоротнике – было очень кстати отдохнуть после вчерашнего беспокойного дня и ночи с дракой. Было тепло, запах свежей хвои и нагретого мха навевал сон…

Когда Воята проснулся, уже темнело…

* * *

В избу Воята забрался, не дожидаясь полной темноты – побоялся споткнуться обо что-нибудь. Убедившись, что коник, хоть и скрипит, вполне ещё прочен, сел на него. Сидел, в уме читая псалмы, одним ухом прислушиваясь к пению птиц. Постепенно они все затихли, остался только свист цикад. Соловьёв, как видно, в этой местности не было. Иногда раздавались крики ночных охотников – сов и филинов.

Когда стало так темно, что ничего не разглядеть, Воята зажёг свечу и пристроил её на печь. Пообвыкнув, он не испытывал страха в этой избе, но дверь прикрыл. Может ли лютый зверь найти его по следам? Если да, то разделается с ним без труда. Но до полнолуния ещё семь дней. Еленка сказала, что не дышал во сне её муж только в три ночи полнолуния, однако признавала, что за двенадцать лет, с тех пор как она его оставила, он мог свои обыкновения изменить.

Оконце напротив было снаружи завешано чёрной занавесью тьмы. Осторожно пройдя к нему, Воята нашёл глазами уполовиненную луну над чёрными вершинами леса. Полночь.

Позади раздался шорох. Воята обернулся. Мыши?

Из устья печи выбиралось нечто живое – куда крупнее мыши. Не в силах это разглядеть – свеча располагалась выше, – Воята застыл у оконца. Нечто плюхнулось на пол и завозилось. Приглядевшись, Воята перевёл дух – это оказалась всего-навсего жаба, правда, необычайно крупная – как сильно перезревший гриб-боровик или очень хорошая репа, какую бабы носят по деревне и перед всеми соседками хвастаются. Видно, жаба нашла себе приют в заброшенной печи, а ночью отправилась промышлять козявок.

– Ох, давненько здесь русским духом-то не пахло, – вдруг сказал мужской голос.

От неожиданности Воята дёрнулся всем телом и повернулся к двери. Дверь была неподвижна, возле неё никого.

– Здесь я, – добавил голос.

Воята опять повернулся к печи. Жаба, сидя перед устьем, смотрела на него в упор.

– Будь здоров, гостенёк, – у Вояты на глазах сказала она, хлопая широкой пастью. – С чем пожаловал? Гостинца принёс?

Воята сглотнул. Стылые мураши побежали по телу. С ним разговаривает жаба… бес в виде жабы… Дождался!

Рука сама дёрнулась – перекреститься, но, наученный опытом, Воята удержался и вымолвил:

– Т-ты кто?

– Хозяин здешний. Ты что же – с пустыми руками? Вежеству не учен?

– Б-блин есть. Будешь?

– Давай твой блин.

Воята, по широкой дуге обогнув печь, прошёл к своему коробу и вынул завёрнутые в листья лопуха два блина. Хозяин здешний! Дух кого-то из прежних обитателей – или всех их сразу, как всякий домовой. Воята раньше не слышал, чтобы домовой имел облик жабы, но здесь кругом лес…

Развернув лопухи, он осторожно поднёс угощение к печи и положил перед жабой. Та вдруг быстро подалась вперёд с раскрытой пастью, будто хотела заглотнуть его руку; Воята резко дёрнулся назад, а жаба захохотала.

– Да не боись… Шучу я… Пока.

Вслед за тем жаба принялась жадно заглатывать блины.

– Лет пятнадцать блинов не едал, – пробурчала она по ходу, чавкая. – Разве ж кто догадается… Еленка, добрая душа, мне ложку тоже клала тайком… на Карачун… Да мне к тому столу не подойти…

Слопав блины, жаба вдруг стала заметно больше – уже с хорошее лукошко. Таких огромных жаб на свете не бывает. Правда, простые жабы и до блинов не охочи…

– Ну, зачем пришёл? – обратилась она к Вояте. – Дело какое пытаешь? Колдовству обучаться?

– Книгу ищу.

– Какую такую книгу? – Жаба подмигнула. – Тут тебе церковь, что ли?

– Апостол. Еленка его сюда принесла. В коник положила. Нету. Кто его забрал? Ты ведь знаешь.

– Никто его не забирал, – к изумлению Вояты, охотно ответила жаба. – Здесь он. У меня не сильно-то заберёшь. Приходил как-то раз один… – Голос жабы стал угрюмым. – Тоже искал, все углы перешарил, да только в дерьме мышином извозился.

– Как его найти? – осторожно спросил Воята. – Чего взамен хочешь?

– Как ты сюда-то дорогу нашёл? – Жаба вдруг вдохнула и раздулась уже до размеров хорошего поросёнка.

– Еленка провела…

– Еленка? – Жаба ещё раз вдохнула и стала величиной с барана.

Воята попятился к двери. Если она так будет расти, то ещё через три вдоха заполнит всю избу, словно коробчонку. И его по стене размажет, а потом слизнёт.

– Коли сыщется человек честен и храбр… – важно начала жаба, но Воята не сразу сообразил, почему эти слова из пасти жабы кажутся такими дикими, – то пройдёт туда, где книга хранится.

– Как… туда пройти?

– А вот как!

Жаба вдруг распахнула пасть и одновременно сделалась величиной с печь. Воята отпрянул – в жабьей пасти полыхнул огонь, на него дохнуло жаром. Вспышка пламенного света мгновенно залила