– Нет, – сказал Страхота. – Я не живой. Это ты сейчас там, где… где я как будто живой. Давай, гляди, что там.

Воята заглянул в коник. Там лежала большая книга в переплёте тёмной кожи, с бронзовыми застёжками.

– Бери.

Воята обеими руками взял книгу, вынул из коника и разогнулся. На тёмной коже тиснёный рисунок со стёршейся позолотой, крест и завитки ростков…

Апостол. Тот самый. Сама книга будто подавала голос: это я, ты меня искал!

В удивлении Воята поднял глаза на Страхоту, и тот кивнул:

– Ты теперь не то что с книгой, с любым духом разговаривать сможешь. С сего дня ты не простой парамонарь, а вещий! – Он усмехнулся. – Оттуда всё узнаешь. – Он показал глазами на книгу. – Как настанет время – Псалтирь держи при себе. Зачем – она сама и подскажет.

– Я могу его забрать?

– Можешь забрать. Но совет мой – прочти, что надо, а книгу здесь оставь. Здесь её только ты найдёшь, а там, в белом свете – кто угодно. И тот двоедушник, что меня загубил, а теперь и к тебе подбирается. Оставь – я уж за ней пригляжу.

– А ты… – Воята оглядел избу, – что же, навсегда, на весь век… до второго пришествия здесь сидеть будешь?

– Куда ж мне податься? – Страхота слегка развёл руками. – Не погребён я, как положено, ни по старому дедову закону, ни по вашему, Христову. Будто дитя новорождённое, что ни единого вздоха не сделало, ни единого шага не шагнуло…

– Я одно такое из земли в небо отправил. – Воята улыбнулся, вспомнив, как «окрестил» Марьицу.

– Как же так?

– Есть способ.

– А со мной можешь? – Страхота подался к нему.

– Не знаю… попробовать можно. Где та росстань?

– Да неподалёку отсюда. Далеко меня волочь у него, упыря, времени не было. Как отсюда выйдешь на дорогу к Пестам, перед ними в двух верстах будет росстань: на полуночь – к Шишиморово, на полудень – к Видомле. Вот на той росстани он меня и зарыл. Я теперь в белом свете только там могу показаться да здесь, в избе. И то – жабой или ещё каким гадом. Если сумеешь меня избавить… Бог тебя наградит.

– Не знаю, сумею ли… Так младенцев умерших крестят, а ты не дитя… но тоже ведь не крещёный. Будет Господня воля – сладится дело, а нет – на меня не пеняй.

– Ты только не забудь.

Воята задумался, потом медленно ответил:

– Не забуду. Ведь если с тобой получится… то и Великославль… и с ними со всеми…

Воята взглянул на Страхоту. Тот смотрел на него в упор – пристальным взглядом, острым как нож, будто хотел пронзить душу насквозь. У Вояты вдруг защемило сердце: Страхота был всего на год-другой старше его и ничуть не напоминал зверя с железными зубами, каким его описывал отец Касьян. Обычный парень, довольно приглядный собою, хотел на Еленке жениться. Видно, что в жизни нрав имел весёлый, только вот сейчас им посмеяться не над чем… И родной старший брат его сгубил. Но к жизни его не вернуть. Только душу…

Ведь святой Никита смог. В той бересте, что на Никольщины Миколка привёз от матери Агнии, описано, как по Никитиной молитве Бог оживил давно умерших людей, и они тоже уверовали в Христа, и Бог принял их в царствие небесное. «Шедше с миром, идите в рай…» Может быть, если все условия сойдутся, Бог примет и всех тех, кто уже двести лет ждёт освобождения на озёрном дне?

– Вот ты мне скажи, – обратился Воята к Страхоте, – кто они, те, что в озере сидят? Старцы или бесы?

– Я на беса похож? – Страхота не удивился вопросу.

– Я бесов мало как-то видел… но слыхал, они собой черны, крылаты, хвостаты… Но это те, что были прежде ангелами, да примкнули к мятежу Сатаны против Бога и за то низвергнуты были. А говорят, есть ещё… другие. Которые были детьми Адама, а он их от Бога спрятал…

– А есть ещё такие, как я, – подхватил Страхота. – И много нас. Неисчислимо. Всякий, кто человеком родился, но жизнь свою нехорошо прожил, закончил нехорошо или срока своего не дожил. Земля нас не принимает, небо отвергает. Кто утонул – тому в воде и жить. Кто в лесу сгинул – лесовым духом становится. Так и живём – гуляем в лесу, в воде, над болотами, по дорогам вихрями носимся… Вся земля-мать полна духами детей своих. Одна радость, люди добрые не забывают нас – угощают в лесу и в поле, по весне и нам яички красные приносят, под берёзою кладут… Ведь и мы – не чужие вам, а своих терять не годится, коли даже умерли. И умерших – особенно. В каждом из рода русского – капля силы его.

– Всех уж не спасти! – вырвалось у Вояты, ошеломлённого пониманием, как много этих духов бывших людей.

– Ну хоть тех, что в озере. От них всякий в нашей волости свой род ведёт. Навалитесь все разом – спасёте дедов, а они уж вас не оставят. Так и будет род ваш крепок, словно дуб, – корни в земле, ветки в небе.

Воята хотел что-то ответить, но Страхота сделал ему знак молчать и повернул голову к оконцу.

– Слышишь?

Воята прислушался, ожидая услышать волчий вой. Но разобрал только свист и треск цикад.

– Петух… – пробормотал Страхота. – В Божеводах петух поёт. Значит, кончена наша беседа. Помни, что я сказал. – Он поднялся на ноги. – Придёт час – Псалтирь держи при себе.

Воята хотел поблагодарить, но не успел: огоньки светильников потухли, избу поглотила тьма, и он разом ощутил, что остался один.

Во мраке перед глазами тлел слабенький огонёк. В руках ощущалась тяжесть. Книга. Это Апостол. Он не растаял вместе со Страхотой. Воята сделал несколько шагов к огоньку и наткнулся на перекосившийся стол. Огонёк мерцал на печи – та свеча, что сам Воята поставил, почти догорела. И сколько он видел при этом свете – старая изба волхва Крушины опять сделалась запустелой и мёртвой.

Воята положил Апостол на лавку и потряс онемевшими руками. Сел на пол, привалившись спиной к конику. Было чувство удовлетворённости и притом опустошения. Сейчас он не мог ни о чём-то думать, ни бояться, ни радоваться – не осталось сил. Переложив Апостол на пол, Воята опустил на него голову и заснул. Последняя его мысль была – со святой книгой под головой его сам Сатана не тронет…

* * *

Пробудил Вояту холод и