Наконец она остановилась, и они перегруппировались.

– Не думаю, что он здесь, – сказала Хуэйфэнь, оглядывая помещение.

– Но если не здесь, то где? – спросила Амелия.

– Вам нельзя здесь находиться, – сказал Жан Ги, медленно входя в комнату.

Он направлялся к квартире коммандера Гамаша, рассчитывая найти его там, но заметил, что печать с двери, за которой убили Ледюка, сорвана.

Он тихонько толкнул дверь ногой. Пистолет оставался у него на поясе, в кобуре.

Посреди комнаты стоял кадет Жак Лорен. С пистолетом в руке.

– Сколько часов я здесь провел, – сказал Жак, обводя комнату будничным взглядом, словно и не замечая полицейской ленты и маркеров улик. И засохшей крови. – Я сидел там. – Он показал пистолетом. – А Герцог – там. Мы вдвоем. Он подарил мне этот пистолет на день рождения.

Бовуар посмотрел на автоматический пистолет. Такой же, как у него на поясе. Табельное полицейское оружие.

– Он сказал, что наступит день и я стану великим. Возглавлю Квебекскую полицию. А он будет мне помогать. Будет моим наставником, руководителем. Он говорил, что все великие нуждаются в руководителе.

– Тебе не требовался руководитель, – сказал Жан Ги, закрывая за собой дверь. – Ты искал что-то другое. Человека, который искренне любил бы тебя. И ты решил, что нашел такого человека в Ледюке.

– Да, я его нашел, – резко произнес Жак. – Он меня любил.

– Но тут появился коммандер Гамаш, и твой мир начал рушиться, – сказал Жан Ги. Он не продвинулся вперед ни на шаг, стоял на прежнем месте. – Я тебя понимаю.

– Нет, не понимаете.

– Понимаю. То же самое случилось и со мной, когда я познакомился с месье Гамашем. Я думал, что знаю мир, но внезапно все то, что я считал незыблемым, стало подвергаться сомнению. И я его за это возненавидел.

Бовуар не сводил глаз с Жака. Молодой человек перевел взгляд на окно.

– Но потом объект ненависти переменился. – Бовуар говорил так, будто рассказывал Жаку какую-то байку, историю на сон грядущий. – Я стал ненавидеть тех, кому прежде верил. Тех, кто внушил мне, что мир полон ужасных людей, что жестокость и сила – одно и то же. Тех, кто учил меня бить первым, бить больно и быстро.

– Он меня любил, – тихо повторил Жак.

– По приказу Ледюка ты присоединился к вечерним группам коммандера Гамаша. А потом докладывал обо всем Герцогу. Но там ты узнал нечто неожиданное. Люди на поверку оказались не такими плохими.

Жак стоял, всем своим видом выражая несогласие.

– Мир перевернулся с ног на голову, – продолжал Бовуар. – Он стал одновременно более прекрасным и более ужасным, чем тебя в этом убедили. И ты вдруг перестал понимать, что делать. Кому доверять. Куда повернуть. Это пугает. Чувствовать себя потерянным гораздо хуже, чем идти по дурной дорожке. Вот почему люди идут по ней так долго. Нам кажется, что мы зашли уже слишком далеко. Мы чувствуем усталость, мы сбиты с толку, испуганы. И мы думаем, что пути назад нет. Я знаю.

Жак не шелохнулся, не признал, что эти слова справедливы.

Бовуар судорожно соображал, что ему сказать, чтобы вернуть парня.

– Ты смотрел то видео? – спросил он.

Жак слегка пошевелился, но не ответил.

– Коммандер Гамаш никогда, ни при каких обстоятельствах не говорит о том дне ни с кем, кроме самых близких друзей и родных. Да и это очень редко. Но он говорил об этом с тобой. Он открыл в себе эту рану ради тебя.

Жан Ги Бовуар не отводил взгляд от молодого человека, который три года страдал от рук сумасшедшего и разучился понимать добро. Даже не был способен его увидеть. Каждый день, все эти дни он видел перед собой только пустыню.

– Когда в нас стреляют, мы отвечаем огнем, – сделал еще одну попытку Жан Ги.

На этот раз Жак все же кивнул.

– Но не менее важно на доброту отвечать добротой, – тихо сказал Бовуар. Осторожно, боясь спугнуть молодого человека. – Мне понадобилось немало времени, чтобы прийти к этому. Ненависть, которую я чувствовал к месье Гамашу, а потом к другим людям, снова сместилась, и я начал ненавидеть себя.

– И вы до сих пор себя ненавидите? – спросил Жак, отворачиваясь наконец от окна, от пустыни.

– Non. Для этого мне понадобилось немало времени и много помощи. Мир – жестокое место, Жак, но в нем гораздо больше добра, чем мы себе представляем. И знаешь что? Добро побеждает жестокость. В долгосрочной перспективе. Правда. Можешь мне верить.

Он протянул руку к молодому человеку. Жак уставился на нее.

– Поверь мне, – прошептал Жан Ги.

И Жак поверил.

– Что тебе подсказало, что это я?

– Отпечатки, – ответил Гамаш.

– Хм, – произнес Бребёф.

– Я знал, что отпечатки не мои, но они там были. А это означало, что кто-то их туда поместил. Немногие могут воспроизвести отпечатки так, чтобы даже опытные криминалисты не заметили подделку. Одним из таких специалистов был Гуго Шарпантье. Другим – его наставник. Тебе пришлось смазать все остальные отпечатки, включая отпечатки Ледюка, и оставить только частичные. Включая твои. Хороший ход. Ты хотел, чтобы следователи отвлеклись на это. Вот работа выдающегося тактика. Он не ведет. Он подталкивает. Сзади.

Мишель Бребёф не стал возражать. Теперь была его очередь помолчать.

Они вернулись на свои места, Бребёф положил пистолет рядом на сиденье. Стаканы с большими порциями виски стояли перед ними нетронутые.

– Ты говоришь, что убил Сержа Ледюка, чтобы это не пришлось делать мне. Что это услуга.

– Компенсация, – уточнил Бребёф.

– Но при этом помещаешь на оружие мои частичные отпечатки. Вовлекаешь меня.

– Нет. Никогда. Я использовал твои отпечатки, зная, что ты вне подозрений.

– Оказалось, что это не так. Я среди подозреваемых.

В первый раз Бребёф выказал растерянность.

– Да, я должен был это предвидеть. Тот офицер конной полиции, Желина. Твои люди, конечно, никогда бы этого не допустили.

– Напрасно ты так уверен, – заметил Гамаш. – Для меня было очень полезно узнать, что пьедестал в конечном счете не так уж и высок.

Бребёф усмехнулся:

– Добро пожаловать на землю, Арман. Тут у нас грязновато.

– А карта, Мишель? В столике Ледюка. На ней тоже мои отпечатки, на ней моя деревня. Это ты подложил ее туда? Чтобы сильнее подтолкнуть?

– Но не в твою сторону.

Гамаш посмотрел на Бребёфа, изучая морщинки, трещинки, впадинки на его лице. Географию и историю, созданные временем, заботами, одиночеством. Излишним пристрастием к выпивке и душевным разладом.

И тут наконец он нашел правду.