Арман покачал головой:

– Non. Я тебе скажу позднее.

– Кто здесь будет стоять от имени ребенка перед оглашением? – спросил Габри, когда песня закончилась.

Оливье и Клара встали со своих мест.

– Не понимаю, почему они не попросили меня, – раздался ворчливый голос.

– Может, потому, что ты плохо стоишь? – предположила Мирна.

– Зато я стóю тебя, – пробормотала Рут и с трудом встала.

Мирна уже хотела сказать ей, чтобы она села, но что-то в пожилой женщине заставило ее придержать язык. Рут стояла, высокая и прямая, как кол, чуть вскинув голову. На ее лице застыло решительное выражение. Даже Роза вдруг обрела значительный, по мере своих возможностей, вид.

Мирна тоже встала.

Потом поднялся на ноги месье Беливо, владелец магазина. За ним – Сара, владелица пекарни. И Доминик, и Марк, и Святой Мерзавец. И Билли Уильямс, и Жиль Сандон, и Изабель Лакост, и Адам Коэн, и Иветт Николь, и Брюнели.

Жак, и Хуэйфэнь, и Натаниэль, и Амелия сделали шаг вперед.

Встали все прихожане.

Жан Ги взял маленького сына на руки и повернул его лицом к женщинам, мужчинам и детям, которые станут его крестными.

Он прошептал:

– Будь храбрым человеком в храброй стране, Оноре.

– На что вы смотрели? – спросил Жан Ги у Армана, когда они стояли на деревенском лугу и ели бургеры с огромного гриля, принесенного Оливье.

На лугу установили длинный стол, на котором теснились салаты, свежие роллы и сыры. За лугом стоял еще один, более длинный стол со всякими вкусностями – кексами, пирогами, печеньем самых разных видов, конфетами и детьми.

Малышка Зора в радостном волнении подбежала к деду, стукнулась о его ногу и, упав на мягкую траву, недоуменно посмотрела на него.

Он передал свою тарелку Жану Ги, поднял внучку с земли и поцеловал в щеку. Готовые уже пролиться слезы обернулись смехом, и малышка снова побежала куда-то.

На крыльце Рут был устроен бар. Старая поэтесса сидела там в кресле-качалке с Розой на коленях и похожей на дробовик тростью в руках. Четыре кадета, взяв пиво, углубились в разговор.

– О чем вы тут толкуете? – спросила Клара, налив себе джин с тоником.

– Рут хочет как-то назвать свой коттедж, – ответил Натаниэль. – Она попросила меня придумать название.

– Правда? – удивилась Мирна. – Попросила тебя?

– Ну, вернее, предложила найти что-нибудь подходящее, – признался он. – И еще сказала, чтобы я не облажался.

– Так, и к чему вы пришли? – спросила Клара.

– У нас осталось два варианта, – ответила Хуэйфэнь. – Пусть выбирает: либо «Коттедж Розы», – она показала на шиповник возле крыльца, – либо «Бездна Отчаяния».

– Ну-ну, попробуйте, – со смехом сказала Клара.

Они с Мирной пересекли дорогу и присоединились к Рейн-Мари и Анни, которая держала на руках маленького Оноре и болтала с Габри.

– Прекрасная церемония, mon beau, – сказала Анни, целуя Габри в щеки.

– Merci. Я немного испугался, когда все вдруг встали, – признался он.

– Но ты хорошо спрятал свой страх, перейдя на «Акуна-Матату»[71]. Текст, если не ошибаюсь, канонический.

Габри наклонился и сказал, обращаясь к Оноре:

– У каждого в сердце должна быть песня.

– А в руке – эклер, – подхватила Мирна, подняв руку.

– Мудрые слова, – заметила Анни.

Она посмотрела на другую сторону луга и увидела, что ее муж и ее отец возвращаются к церкви.

Они с матерью пошли следом и нашли своих мужчин все перед тем же витражным окном.

Рейн-Мари сунула руку в ладонь Армана, но тут же отдернула ее:

– Ты весь липкий.

– Это из-за Зоры, – сказал он.

– Ну конечно, – согласилась Рейн-Мари. – Что вы тут разглядываете?

Арман смотрел на витраж, но не на того юношу, который всегда привлекал их внимание, а на одного из двух других.

– Он показывает на что-то, – сказал Арман.

– Да. – Жан Ги придвинулся ближе. – Вы правы.

– Но на что? – спросила Рейн-Мари. – Может, на это?

Она проследила, куда указует палец, и увидела птицу в небе над полем боя.

– Или на дерево, – предположила Анни.

Единственная обгоревшая сосна кособоко стояла в грязи.

– Я давно заметил, что он куда-то показывает, и всегда думал, что это прихоть автора, – сказал Арман. – Но когда во время крещения я стоял в передней части церкви, мне стало ясно, на что показывает нам солдат. Он показывает не в свой мир, а в наш.

Он повернулся, и они повернулись вместе с ним.

– Вот на что.

Он не сказал им, что незадолго до выстрела в висок Мишель Бребёф сделал похожий жест, показывая на стену над дверью в его комнате в академии, на рамку с платком, похожим на розу, но только похожим.

Арман сунул руку в карман, нащупал платок и дотронулся до вышитых на нем букв, а остальные посмотрели на стену над церковной дверью, на стилизованное витражное окно-розу, которое они видели сотни раз.

Они смотрели и смотрели.

И наконец…

– Боже мой, – прошептала Рейн-Мари. – Это же не окно-роза. Это роза-компас. – Она снова взглянула на солдата. – Он показывает на компас.

Они хотели подойти ближе к двери, но Арман сказал им:

– Вообще-то, лучше всего смотреть от алтаря. Поэтому никто и не замечал прежде. Мы были слишком близко к нему. Я заметил только во время крещения, когда стоял там.

Он взошел на возвышение, и все присоединились к нему.

Яркое июньское солнце проникало сквозь множество кусочков красного, розового и зеленого стекла. Раскрашивало старый сосновый пол церквушки прямо в центре прохода, создавая веселый, замысловатый рисунок многолепестковой розы. С почти незаметными шипами.

Указывающими четыре направления.

– Но он наклонен, – заметила Анни.

– Он не наклонен, – возразил Жан Ги. – Он заострен.

– Он показывает направление, – догадалась Рейн-Мари и посмотрела на Гамаша. – Пойдем туда?

– Пойдем. Но не сегодня, – сказал Арман и взял на руки маленького Оноре.

* * *

На следующее утро несколько человек отправились в путь по бездорожью. Жак держал в руках оригинал старой карты, а Арман ориентировался по компасу, найденному в одной из коробок с вещами, привезенными с войны.