class="p1">Интересен в анализируемом тексте небольшой раздел, специально посвященный Канту.

Гуссерль считает, что и в учении Канта философия математики сыграла роль своего рода теоретического фундамента. Здесь приобретает специфическое значение следующий факт: «в первоначальном устройстве нашего духа, – пишет Гуссерль, – заключено то, что доставляемый ему чувственный материал отработан в пространственной и временных формах, что все представлено согласно формам таких исходных понятий, как основание и следствие, причина и действие, единство и множество – и из этих форм проистекают все наши познания…» (S. 222–223).

Эти постулаты Гуссерля, к сожалению, не отличаются ясностью, хотя склоняют к дальнейшим вопрошаниям и размышлениям. Впрочем, они не вполне расшифрованы у самого Канта. Ведь когда Кант именует пространство и время априорными формами чувственности (т. е. утверждает как бы «имплантированность», изначальность этих форм), то он скорее снимает, чем решает всякие вопросы генетически-разъясняющего характера. А именно: как и почему пространство и время, и именно они, именно пространственно-временным образом «организовывают» атакующий чувства эмпирический материал? Как, когда, почему можно говорить о вмешательстве других (категориальных) определенностей (причина – следствие, единство – множество и т. д.)?

Дальнейшие краткие резюме и формулировки представляются столь беглыми и общими, а часто и предвзятыми, что из них трудно извлечь нечто, сравнимое с более ранними хорошо обоснованными гуссерлевскими идеями.

Например, для характеристики «так называемой идеалистической эпохи», пришедшей на смену кантовской философии, Гуссерль выносит всего лишь обвинительное – и сомнительное – суждение: в это время, утверждает он, «теория познания утратила всякую и любую научную устойчивость» (Ebenda. S. 223). У Гуссерля также получается (таких обвинений немало), что, в частности, философия Гегеля потерпела окончательный крах (Ebenda).

Далее Гуссерль кратко объективирует, группирует некоторые (уже известные нам из других источников) положения об arithmetika iniverlais как части формальной логики, «которую, – пишет Гуссерль – я бы определил как “искусство знаков” и обозначил бы как важнейшую главу логики как учения об искусстве познания» (Ebenda. S. 248).

Гуссерль связывает тот факт, что кантовской философии было суждено завоевать господствующее, даже эпохальное положение и значение в философии, с тем примечательным обстоятельством, это к «математически-философским исследованиям» – они и у Канта приобретали «фундаментальное значение» – в те времена вообще относились «заботливо и ревностно» (Ebenda. S. 223).

Как и наоборот: «И пусть в так называемую идеалистическую эпоху немецкой идеалистической философии, когда теория познания утратила всякую и любую научную ориентированность (Haltung), упомянутые спорные теоретические вопросы время от времени в нее возвращались. Но вот после окончательного распада философии Гегеля и под влиянием разрушительного материализма все громче зазвучал призыв «Назад к Канту!». И вот тогда «под руководством Ланге» (!) неокантианская школа» (и «лишь она одна»!), по мнению раннего Гуссерля, как бы стала преодолевать временный упадок немецкой мысли.

Такое резюме не удивляет: мы уже знаем, что на целые десятилетия конца XIX и начала XX века даже в Германии воцарилось резко отчужденное (и, в сущности, на всю жизнь Гуссерля укорененное) отношение к разрушительному-де воздействию на немецкую мысль не только философии Гегеля, но также учений Фихте и Шеллинга. Не за горами, однако, было то время, когда лозунг «Назад к Гегелю» тоже раздался в европейской мысли. Но Гуссерль об этом, конечно же, еще не ведает…

В конце лекции Гуссерль, судя по этому плану-конспекту, снова предполагал вернуться к универсальной арифметике (arithmetica universalis), которую он (в данном конспекте) определил скорее не как часть науки, а как математический раздел «формальной логики», которую он более конкретно рассматривал как «искусство знаков» (Kunst der Zeichen), в свою очередь образующее «важнейшую главу логики как [особого] искусства познания» (Hua, Ebenda, S. 248). Он надеется, что грядущие исследования в этой области будут способствовать «важным реформам логики», а также, разумеется, более зрелому «логическому пониманию» внутри самой математики (Ebenda).

Гуссерль (соотносясь со своей работой над II томом ФА) коротко упомянул в тексте о проблемах «логики геометрии». Основания для заключений о важности разработки всех этих проблем лежит в общей уверенности ученого в том, что логика геометрии – пока отстающая область – может многое почерпнуть из арифметической области и из философски осмысленной геометрии.

Правда, об этой тематике (со ссылкой на свою работу над II томом ФА) Гуссерль упоминает как бы на бегу. И он (уже в конспекте, видно, наперед зная, как все будет на самой лекции) намечает поблагодарить слушателей за их внимание и долготерпение… Гуссерль признается: он охотно использует…возможность высказаться («mich auszusprechen»)! Видимо, не так-то много было подобных шансов в самом начале его преподавательского пути…

А вот конец лекции совсем удивительный, ибо здесь – что-то совсем непривычное для современной практики!

Во-первых, Гуссерль объявляет о будущих лекциях… других профессоров (Б. Эрдманна, Р. Гайма, Х. Файхингера) извещая, притом весьма одобрительно, о лекциях по логике, философии Нового времени, этике, шутливо заключая: «Это я называю богатым меню». О себе Гуссерль заметил, что он, естественно (!), не стал бы читать о чем-то ином, чем о логике, «что мне сейчас, – признался лектор, – сейчас особенно подходит. Возможно, я объявлю еще [лекции] по философии математики» (Hua, Ebenda. S. 250). Важное признание: логика никогда не выпадала из целостности его научных занятий. Вопреки тем авторам, которые, как уже не раз говорилось, преувеличивали роль чисто психологических знаний, из рабочих материалов раннего Гуссерля отчетливо видно, что он (в согласии с подзаголовком ФА) в анализируемый период никак не меньше, а – думаю – гораздо больше погружен в логический, философский материал прошлого и [его] современности. Логика, собственно, никогда не выпадала из комплекса его особо занимавших исследовательских целей и интересов. Частное доказательство, особо существенное в данной связи: мы видели из анализа I тома ФА и увидим в дальнейшем, что Гуссерль тяготеет к подчеркиванию логической природы отдельных учений, по традиции причисляемых только к математике.

§ 6. Наиболее важные работы и идеи раннего Гуссерля

(по публикациям и манускриптам в XXI и XXII томах «Гуссерлианы»)

6.1. Ранний интерес Э. Гуссерля к семиотике

(манускрипт «К вопросу о логике знаков», «Zur Logik der Zeichen»)

Небольшой подготовительный текст Э. Гуссерля, сохранившийся под вышеприведенным названием, интересен для нас не только своей темой, но и в силу такого исторического обстоятельства: он был написан именно в Галле в 1890 году, т. е. даже несколько раньше выхода в свет I тома «Философии арифметики»! Он ясно свидетельствует о попытке раннего Гуссерля (однозначно и необоснованно обозванного некоторыми авторами «психологистом») проникнуть мыслью в самые тонкие, специальные и новые в то время логико-философские проблемы.

Затем Гуссерль, по-видимому, готовил текст