осекается, только сейчас увидев ошеломленный вид Леона, его приоткрытый рот, лихорадочно моргающие глаза.

— Что? — спрашивает она. — В чем дело?

Леон мотает головой. Он как будто получил жестокий удар по черепу.

— Ты… Ты не можешь этого сделать, — с трудом выговаривает он.

Жоанна не понимает. Она хмурит брови.

— Чего я не могу сделать?

— Я спросил тебя, что я могу тебе дать, чтобы доказать мою искренность…

— Я знаю…

— А даешь мне ты…

Он, кажется, не может этого понять, даже сейчас.

— Ты делаешь мне подарок, предлагая жить с тобой! С твоим отцом и с тобой!

Она кивает, и легкая улыбка растягивает уголки ее губ.

— Знаешь, принять — это жест великодушия… Может быть, даже больше, чем дать.

Леон смотрит на нее непонимающими глазами.

— Ты знаешь Пауло Коэльо?

Леон слегка кивает.

— Да… Да, я читал его книги. Читал «Алхимика» и… и «Бриду».

Улыбка Жоанны дрогнула, стала смутной, а непонимание Леона растет.

— В одной из своих книг он говорит о том, что значит дать и принять. И я с ним вполне согласна.

— А?..

— Он пишет, что принять — это акт великодушия. Принимая, ты позволяешь ближнему сделать тебя счастливым… и в свою очередь делаешь счастливым его.

Она улыбается ему спокойно и безмятежно, и несколько секунд он не может обрести дар речи.

— Значит… Значит, подарок, который ты от меня хочешь… чтобы доказать тебе мою искренность, это… Это принять подарок от тебя…

Хрустальный смех вырывается из горла Жоанны.

— Для меня это все не так сложно. Я просто подумала, что буду счастлива, если ты придешь жить со мной.

Леон теряется от ее непосредственности и простоты. Его рот не знает, хочет ли он остаться открытым или закрытым, говорить или молчать. Он заикается, не в силах произнести ни слова. Жоанна вдруг выглядит встревоженной. Она хмурит брови, хочет что-то сказать, но Леон не дает ей времени. Слова потоком срываются с его губ, слова-восклицания, слова на высоких нотах, почти крик:

— Да! Я согласен! Я приду! Я хочу жить с тобой!

Это один из самых прекрасных поцелуев, которым они обменялись в тот вечер, на улочке Сен-Сюльяка, освещенной рождественскими гирляндами.

22

Уже неделя, как Эмиль и Жоанна приехали в деревню Аас и поселились в усадьбе Ипполита. Усадьба — огромное каменное строение. Оно медленно восстанавливается в ритме прихода волонтеров, которых гораздо меньше зимой. У Ипполита мало средств, но медлительность работ, похоже, его не смущает. Это мужчина лет шестидесяти, совершенно лысый, с белой козлиной бородкой в форме капли. Ипполит — бывший пастух. От его стада осталось только три барана, очень старых, и его верный пес Мистик. Пастушья хижина, в которой жил Ипполит, до сих пор цела, и там, в сотне метров от усадьбы, Ипполит ночует.

Волонтеры — их четверо в этом снежном ноябре — живут в маленькой пристройке к усадьбе, в которой четыре двухместных спальни, тесные и с рудиментарными удобствами, но очень теплые благодаря каминам, и общая кухня, которая полнится голосами и смехом вечерами за ужином. Ванная комната в конце коридора состоит всего лишь из душевой кабины и умывальника. Никто не жалуется. Обстановка дружелюбная. Ипполит готовит сытные и полные местных вкусов блюда. Эмиль уже познакомился с молодым немцем по имени Ванс, приехавшим сюда совершенствовать свой французский, и со вторым волонтером, Альбеном, разведенным отцом семейства, желающим отгородиться на некоторое время от мира.

Жоанна несколько раз слышала их разговоры на кухне. Так она запомнила их имена и почему они здесь. Сама она ни разу не покидала спальню с тех пор, как они приехали сюда. Эмиль приносит ей еду утром, днем и вечером. Несколько раз в день заходит справиться о ее здоровье. У нее еще держится высокая температура, особенно по ночам, и целыми днями она стучит зубами. На днях они говорили о ней за ужином. Немец спросил со своим густым акцентом:

— Твой подруга никогда не выходит из своей комнаты?

И Эмиль объяснил, что она больна, что он ее лечит и скоро поставит на ноги. Целыми днями она кутается в шаль и смотрит в окно на заснеженные пастбища. Красивое зрелище. Не будь она так слаба, пошла бы прогуляться по снегу.

Она слышит голоса, хлопанье дверей, по этим признакам определяет, который час, и знает, что жизнь снаружи продолжается…

Сегодня утром она достала чистый холст и палитру. Засунув кисточку за ухо, уселась на подоконник в их маленькой комнатушке. Она сосредоточена на пейзаже. Она хочет написать луга, занесенные снегом, овечек, маленькую деревянную ограду, окружающую усадьбу. Хочет написать Пока, который время от времени пробегает по пастбищу, оставляя в снегу маленькие следы.

— О! Ты рисуешь! — восклицает Эмиль, входя в комнату с подносом в руках в час обеда.

Он явно счастлив это видеть. Он улыбается. Ставит обед на кровать и присаживается к ней на подоконник.

— Что ты рисуешь?

Он внимательно рассматривает ее картину.

— Она еще не закончена.

— Тогда я зайду посмотрю попозже.

Жоанна кивает. Она знает, что у него мало времени на обед, что сейчас он должен приготовить еду себе, перекусить в обществе двух других волонтеров и вернуться на стройку. Они работают по максимуму в часы, когда температура выше нуля, и прекращают в пять-шесть часов. Вообще-то у них нет четкого расписания, просто так получается.

— Я побежал. Выпей обязательно отвар ромашки… от жара.

Он встает, отодвигает прилипшие к ее влажному лбу пряди волос и запечатлевает на нем поцелуй. Он делает это естественно, не думая. Она смотрит ему вслед, когда он пересекает комнату и закрывает за собой дверь.

— До скорого.

Но он ее не слышит, его уже нет.

—

Леон стоит посреди фундамента веранды в рабочей спецовке, дырявой и перепачканной цементом. Он гордо озирается. Жоанна видит, как заблестели его глаза с