— Я хочу, чтобы ты это сделал.

Он не уверен, что понял. Что-то колотится в груди. Он не хочет шевелиться. Лучше оставаться так, прижавшись лбом ко лбу Жоанны. Он не хочет, чтобы они смотрели друг на друга. Не сейчас.

— Чтобы я это сделал? — повторяет он.

Дыхание Жоанны умирает на его губах.

— Да. Занялся со мной любовью.

Несколько секунд он сидит неподвижно, по-прежнему прижимаясь лбом к ее лбу.

— Я…

Ему трудно найти слова. Жоанна и бровью не ведет. Она не шевелится. Ждет.

— Я…

Он вспоминает давешнее гибкое и крепкое тело. Татуировку — дерево жизни. Кожу, сияющую красивым приглушенно-белым светом. Взгляд, который она бросила на него. Она знала, что он ее рассматривал. Чувствовала его глаза на своей коже. Может быть, она поняла, что он нашел ее тело красивым и волнующим. Может быть, поняла, что она желанна…

Он поднимает голову. Ее щеки залиты слезами. Губы дрожат. Если бы он мог, сказал бы ей снова я полюбил тебя, но он не может. Слова застряли в горле. Все, кроме вырвавшегося гортанного звука:

— Хорошо.

Он тихонько ложится на кровать. Снимает с нее шаль и откладывает в сторону. Прижимается к ней, пытаясь обнять все ее тело, чтобы унять дрожь. Голова Жоанны медленно клонится к его голове. Ее губы горячи, когда касаются его губ. Их дыхание часто, лихорадочно. Он теперь тоже дрожит. Дрожит от нетерпения, от волнения, от неотложного желания жить. Она шепчет, прижавшись губами к его губам:

— Мне так холодно.

И он обнимает ее еще крепче, окутывает ее всю. Он стирает поцелуями ее слезы, пытается сдержать ее дрожь руками и хочет, чтобы они были вдвое шире.

— Ты смотрел на меня давеча, — шепчет она между поцелуями.

— Да.

Они продолжают целоваться, как будто хотят вдохнуть друг друга. Эмилю думается, какое безумие, что этого не произошло раньше. Что они ждали так долго.

— Что ты подумал? — шепчет она.

— Что…

— Когда увидел меня.

Он наваливается на нее. Он не боится ее сломать. Уже не боится.

— Я подумал, что у тебя несокрушимый вид.

Новые слезы катятся из глаз Жоанны, но он не дает им высохнуть на ее щеках. Он их слизывает.

— Иди, — шепчет Жоанна.

— Что?

— Иди ко мне.

— Да… Я иду, Жоанна.

— Нет… Сейчас.

Ее взгляд становится серьезным.

— Сейчас, — жестко повторяет она. — Мне так холодно.

— И все это происходит, когда ты ешь?

Жоанна кивает. Он угадывает в темноте, что она тоже улыбается.

— Да. Все это происходит, когда ты ешь. Но и когда дышишь, когда ходишь, когда занимаешься любовью… Надо только быть внимательным.

— Покажи мне, хорошо? — прошептал он, когда вошел в нее.

Она больше не дрожала. Ее губы порозовели и слегка припухли. Щеки стали красными. Она спросила:

— Что?

— Покажи мне, как по-настоящему заниматься любовью. Как с тортом. Как с тортом в Эусе.

Тогда она положила руки ему на грудь. Он был над ней. И она сказала ему:

— Остановись.

Он замер над ней, над ее розовым лицом, над ее тонкими плечами, и она сказала:

— Почувствуй, что происходит. Почувствуй, что происходит, когда мы так связаны.

Она закрыла глаза, и он тоже. Он подумал, что никогда не делал этого — паузы посреди любви. Никогда не давал себе времени осознать свое тело, другое тело, интимный акт, который они делили. Он никогда не давал себе времени ощутить симбиоз между телами, движение энергий, взаимодополняемость половых органов, почти универсальный язык любви.

Они продолжили заниматься любовью, сами того не сознавая, сами того не желая, как будто их тела снова взяли власть. Как будто нечто более сильное, нечто большее вселилось в них теперь. Они дали увлечь себя в этот телесный танец, регулярно останавливаясь, чтобы послушать свои дыхания, отвечавшие друг другу, и почувствовать свои трепещущие жилы. Они остановились, и в полнейшей неподвижности Эмиль увидел, как Жоанна капитулировала, сложила оружие и отдалась экстазу, который показался ему всесильным и почти испугал его. Он старался держать глаза открытыми, чтобы запомнить каждую черточку ее лица, ее приоткрытый рот, веки, трепещущие, как крылья бабочки. Он старался не отрываться от ее лица, но экстаз унес и его, как огромная волна, как высшая сила. Он рухнул на нее. Он понял, что она это сделала. Что она показала ему. Он понял, что она руководила им, как с тортом. Как со всем остальным.

Долгие секунды он лежал на ней, не в состоянии ничего сказать. Она первая прошептала, на выдохе, едва уловимо:

— Мне больше не холодно.

Теперь она уснула, а Эмилю спать не хочется. Опершись на подушки, он смотрит на падающий за окном снег и на картину Жоанны, поставленную на подоконник. Смотрит на тень Пока, свернувшегося на ковре. Пытаясь двигаться как можно меньше, он дотягивается до маленького черного блокнота, лежащего на ночном столике.

Полная луна достаточно освещает комнату, чтобы он мог нацарапать несколько строк. Он понятия не имеет ни о дате, ни о времени. Но ему плевать.

Ноябрьской ночью в горах, под снегом. Полная луна.

«Надо идти в темноте, чтобы увидеть свет». (Дени Лапуэнт)

Жоанне, спящей рядом со мной. Той, что в конечном счете показала мне свет.

— Куда ты?

Он только что открыл глаза. Дневной свет ослепил его, и пришлось поморгать, чтобы стабилизировать картинку. Но ему не приснилось. Жоанна на ногах, полностью одетая, с обмотанным вокруг шеи шарфом.

— О, — говорит она, поворачиваясь к нему. — Я подумала… Я хочу пойти помочь сегодня на стройке.

У него не умещается в голове то, что произошло между ними этой ночью. Грудь еще согревает странное тепло.

— Ты уверена?

Она кивает. Взгляд у нее решительный, лицо невозмутимо.