Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы уйдем, и на Городище вновь воцарится безлюдье, вновь сомкнется лесная тишь, как смыкаются волны над кинутым в море камнем. Мы жили здесь, боролись и умирали. И все это было лишь коротким мигом в долгой жизни леса, неприметным, как след дыхания на зеркале. Равнодушная к судьбам человека природа уничтожит временем, дождем и ветром оставленные нами следы. Зарастут тропинки, сгниют колья и лапник шалашей. Еще одну тайну – тайну жизни нашего отряда на Городище – присоединили мы к тем неразгаданным тайнам, что веками витают здесь над спутанными зарослями. Здесь кипели страсти, переплетались любовь и ненависть. Здесь вили себе гнездо геройство и измена, здесь играл чистый луч и шипя поднимала голову болотная гадюка, потому что и здесь война развязывала темные силы и страсти, и здесь тоже шла борьба между светом и мраком, борьба за победу нового над старым…
Но все эти торжественно-печальные мысли и чувства, казавшиеся мне правильными и емкими, поблекли вдруг, показались ненужными, когда я услышал песню…
Во главе колонны шел Самсонов. За ним шли командиры, и строем шагали десантники. Пела Алла Буркова, пели три Николая:
Эту песню очень любили у нас в Москве, на Красноказарменной. Ее пели москвичи-комсомольцы нашей части, пела Зоя Космодемьянская, пели восемь наших товарищей, погибших на немецкой виселице в Волоколамске… Но в тот день мои друзья кощунственно переиначили ее слова:
«Капитан Самсонов»! Он слышит эти слова и с довольной, горделивой улыбкой оглядывается на десантников. Он мнит себя славным партизанским вожаком…
– Твер-р-рже шаг! – зычно командует он.
Мы уходим. Мелькают слева и справа желтые пятна могил. О если бы в этих могилах лежали только враги!.. Щемит, горит сердце… Одни из нас до конца жизни будут хранить память о тебе, наш старый лагерь! Другие покидают тебя не оборачиваясь, глядя только вперед. Но многих жизнь заставит еще оглянуться на Городище, на этот скромный обелиск в «аллее смерти». Месть мертвых настигнет их, как бы далеко они ни ушли. Счет мертвых с жизнью не окончен. А значит, не остаются здесь Богомаз, Кузенков и Надя…
Новый лагерь построили на берегу тихоструйной, омутистой Ухлясти, притока Днепра, неподалеку от Горбатого моста, шагах в двадцати от скрытой ивняком заводинки, на месте первой дневки одиннадцати десантников-москвичей. Там стоял еще маленький и смешной шалашик из пожелтевших, осыпавшихся еловых лап.
Строили по «генеральному» плану Самсонова. В центре командирский шалаш с топчанами и столиком. Быстро вырастали большие, вместительные шалаши для диверсантов и разведчиков, отдельные шалаши поменьше для командиров, шалаши и палатки санчасти, зем лянки для боеприпасов, «радиорубка». Тут же – «гробница», мотоцикл, велосипеды, десять или пятнадцать подвод, лошади у коновязи, артповозки… Из-за куста выглядывает зеленое дуло «сорокапятки». У шалашей, под плащ-палатками, стоят «максимы» с щитками и разлапистые «дегтяревы», ручные пулеметы чешские, бельгийские, голландские, немецкие МГ-34. У кухни, культурно огороженной березовым заборчиком, целый склад: мешки с хлебом и мукой, мешки с картофелем, бидоны с молоком, туши мяса… Многие партизаны расхаживают в форме вермахта и люфтваффе, увешаны трофейным оружием. И мы не одни в этом лесу. Вокруг стоят лагерем наши отряды Аксеныча, Мордашкина, Дзюбы… Говорят, формируется новый, пятый отряд.
От маленького и смешного шалашика десантников-москвичей ничего не осталось. Его снесли, разбросали, очистили место для нового, прочного шалаша. Я собрал старые еловые лапы и покрыл ими покатую крышу шалаша своего взвода. «Лентяй!» – сказал Кухарченко. Нет, не лентяй, а неисправимый романтик! В музей бы этот шалашик, партизанскую нашу старину!..
Вот проходит Самсонов с командирами отрядов. Голос его звучит весело:
– Дислокация стратегически удобная, на самой границе Пропойского и Быховского районов, рядом со шляхом. Мой отряд – мотомеханизированный, а машины и пушки в глушь не поставишь. Ваши отряды и последующие, организация которых мною намечена, я расположу вокруг, поближе к опушке. Это обеспечит штабу круговую оборону. Каждому отряду будет выделен свой сектор действия со своими деревнями, за счет которых, в случае надобности, он будет продовольствоваться. Основной отряд будет проводить крупные операции во всей зоне. Отряды моего соединения выставят в свои сектора заслоны и установят посты вдоль своей части лесной опушки… Партизанское соединение! Широко шагаем, а?..
Да, посмотришь вокруг – и душа радуется. Был наш лагерь на Городище островком среди враждебного моря, а теперь в этом море появился вулканический архипелаг. Каждый партизанский костер – это кратер вулкана… Вместо десантной группы из десятка москвичей – партизанская бригада из полутысячи бойцов! И все же я дрожал от возмущения: «гордыней обуянный» Самсонов хочет все это приписать себе! А разве нет в этом доли нашего труда, труда десантников, кровавого пота всех наших партизан? Или все наши успехи – это успехи Самсонова? Он убежден, что это так. Об этом только и твердят ему Ефимов, Перцов и другие. Ефимов даже льстиво назвал его как-то командиром Объединенных отрядов Белоруссии! Будто народ сломя голову в лес бросился, заслышав, что сам Георгий Иванович Самсонов соизволил прилететь! А на Городище остались могилы Богомаза, Кузенкова, могила Нади под черной ольхой… Вот «заслуга» Самсонова. Ненужные жертвы и напрасные могилы, путаные, темные дороги и тайная, беспощадная погоня за властью и славой – вот вклад Самсонова!
– Ты что пригорюнился, как подмосковный фриц? – подходя с топором в руке, блеснул улыбкой Щелкунов.
Я опустил елку, которую тащил в лагерь, огляделся – кругом никого не было. Из лагеря доносились звонкие в вечернем воздухе голоса. Где-то с шумом упало большое дерево. Я все еще дрожал от возмущения, вызванного хвастливой речью Самсонова. И мне так надоело бесконечно, до тошноты, пережевывать про себя все одни и те же мучительные мысли!..
– Напрасно ты Кузенкова расстрелял, Владимир! – сказал я Щелкунову.
– Как это «напрасно»? – изумился он.
Мой вид, неожиданность разговора о Кузенкове, уже отошедшем для Щелкунова в прошлое, встревожили его. Он выпрямился, опустил топор.
– Ты думаешь, Самсонов… ошибся? – спросил он едва слышно.
– Не ошибся. Хуже, – ответил я.