— Я думал почитать. Но ты спи.

Сел на край кровати и провел рукой по волосам Линды. На одной стене были развешаны фотографии детей и внуков Видара. Другая была заполнена книгами. Будильник и фото младшей дочери Видара стояли на подоконнике. В чужих спальнях мне всегда очень неуютно, я вижу то, чего не хотел бы, — но в этой нет.

— Я тебя люблю, — сказала Линда.

Я наклонился и поцеловал ее.

— Спи, — сказал я, встал и пошел в общую комнату. Достал книги, которые привез с собой, выбрал не Достоевского, потому что вчитываться в него как раз сейчас сил не было, а биографию Рембо, я давно хотел ее почитать и теперь лег с ней в руке на лавку под окном. Меня интересовали его африканские дела. И само время, в которое он жил. Стихи его меня интересовали лишь постольку, поскольку они могли рассказать о его необыкновенной, выдающейся личности.

На кухне Ингрид готовила еду и разговаривала с Ваньей. С ней она отлично умела общаться, могла превратить самые занудные обязательные дела во что-то живое и зажигательное за счет, в частности, того, что совершенно отодвигала в сторону свои интересы, проводя время с Ваньей. Все строилось вокруг Ваньи и ее потребностей. Но это не выглядело как жертва, потому что радость, которую получала сама Ингрид, производила впечатление глубокой и искренней.

Я подумал, что нет женщины, менее похожей на мою маму, чем Ингрид. Мама тоже оставляла свои дела, но дистанция между ней и забавами с Ваньей была у нее гораздо больше, а радости от них она получала явно меньше. Однажды я был с ними на детской площадке, и отсутствующий мамин взгляд заставил меня спросить, не скучно ли ей; да, призналась она, и всегда было скучно, с вами маленькими тоже.

А Ингрид могла очаровать любого ребенка, стоило ей только захотеть, что-то такое в ней было, контакт возникал мгновенно. У нее очень сильная аура, ее появление в комнате невозможно не почувствовать. Она завладевает вниманием. С моей мамой все наоборот, она сама незаметность. Ингрид в свое время была актрисой, играла в самом прославленном театре страны, жила ярко и активно. Моя мама наблюдала, думала, читала, писала, рассуждала, жила созерцательной жизнью. Ингрид обожает готовить еду, моя мама делает это по необходимости.

За окном спальни, слегка пригнувшись, прошел Видар в синем комбинезоне, он шел осторожно, чтобы не наступить мимо тропинки. Через секунду он показался за окном общей комнаты, теперь он шел в гараж. На кухне Ванья встала, держась за шкафчик, а Ингрид переставила подальше кастрюлю с кипящей картошкой.

Я встал и вышел в прихожую, надел куртку, шапку и ботинки, открыл дверь и сел на стул под стеной дома покурить. Из гаража вышел Видар с ведром в руке.

— Подмогнешь мне? — спросил он. — Минут через десять.

— Конечно, — ответил я.

Он кивнул, мол, заметано, и скрылся за углом. Я посмотрел вдаль. Свет под небом стал тускнеть. Подступавшая темнота сгущалась неравномерно, уже почерневшие части пейзажа жадно вбирали ее в себя, например деревья вдоль опушки — их стволы и ветки чернели углем. Бледный и слабый февральский свет сдавался без борьбы, без сопротивления, без яркого зарева, а угасал медленно и незаметно, пока все вокруг не превращалось во мрак и ночь.

Внезапное чувство радости наполнило меня.

Эта полоса света над землей, морозность воздуха, тишина между деревьями. Эта поджидающая темнота. В душе установилось настроение февральского вечера, дежавю всех прочих февральских вечеров, или их отзвуков, потому что сами воспоминания давно истерлись. Оно было таким насыщенным, таким богатым, что собрало в себе всю жизнь. Оно словно прорезало годы, этот неизменный свет погружался в память, и по ней шли от него круги.

Чувство радости перешло в столь же глубокое ощущение печали. Я затушил сигарету в снегу и бросил окурок в сторону бочки, стоявшей под водостоком, сказал себе, что надо не забыть до отъезда убрать его, и пошел наверх, там Видар стоял в шатре над продуктовым погребом и привинчивал дверцу к холодильнику.

— Надо перетащить его к нам в домик, — сказал Видар. — Сегодня скользко, но мы будем идти аккуратно и дотащим без проблем.

Я кивнул. Рядом каркнула ворона. Я обернулся на звук и вгляделся в ряд деревьев на другой стороне, но ничего не высмотрел. На снегу виднелись все сегодняшние перемещения. Следы шли по тропинкам от входной двери дома ко всем надворным постройкам. Остальное было белым и нетронутым. Видар взялся за третий винт. Пальцы у него были чуткие и ловкие. Он чинил все мелкие предметы, — чем мельче, тем, казалось, с большим удовольствием. Самому мне не хватало терпения на предметы, которые я не мог схватить всей ладонью. От сборки икейской мебели я приходил в бешенство. Вкручивая болт, Видар все больше приподнимал верхнюю губу. Обнажившиеся кривые зубы вместе с маленькими глазками и треугольной формой лица, которую подчеркивала шкиперская бородка, придавали его наружности что-то лисье. Ведро, с которым он шел, стояло тут же, полное песка, бледно-красное на сером бетонном полу.

— Ты хотел посыпать дорожку? — спросил я.

— Да, — кивнул он. — А ты не мог бы?

— Легко, — сказал я.

Взял ведро, зачерпнул горсть песка и пошел обратно по своим следам, сыпля песок перед собой. Из дома вышла Ингрид в зеленой распахнутой ветровке и быстрыми короткими шагами отправилась к погребу. Даже в такой обыденный миг ее окружало напряженное силовое поле. Значит, Линда встала. Если только Ванья не легла к ней поспать.

На двух яблонях в конце тропинки осталось несколько яблок. Кожура сморщилась и покрылась коричневыми пятнами, остатки первоначального цвета, приглушенного темно-красного и зеленого, словно въелись в них, что оттенялось соседством с чернотой оголенных ветвей. Если смотреть так, чтобы на заднем плане были лес и поле, начисто лишенные цвета, то яблоки светились. Но на фоне красных построек они казались тусклыми, едва заметными.

Ингрид вернулась из погреба с двумя полуторалитровыми бутылями воды в руках и упаковкой из трех банок пива под мышкой, поставила, чтобы накинуть крючок на щеколду, одну бутылку в снег, — этикетка и крышка казались желтыми, — снова подхватила ее и зашагала к дому. Я почти дошел обратно до шатра, второй раз посыпая песком ту же дорожку, когда вдруг вспомнил, на кого походил тот мужчина вчера в кафе. На Тарье Весоса! Они были похожи как две капли. Те же пухлые щеки, те же добрые глаза, та же лысина. Только кожа другая, ярко-розовая и младенчески нежная. Как будто череп Весоса материализовался снова или природа сыграла очередную шутку, и генетический код использовали повторно, только обтянули череп другой кожей.

— Ну вот, — сказал Видар и положил отвертку на верстак у себя за спиной. — Можем нести. Я возьмусь за этот край, а ты там. Идет?

— Да, — кивнул я.

Я поднял холодильник со своей стороны и почувствовал, что Видару вес слишком велик. Я бы с радостью взял на себя больше, потому что мне совсем не было тяжело, но как? Мы короткими шагами спустились на большую тропинку, развернулись и пошли вверх по взгорку к маленькому дому, в котором сперва поставили холодильник посреди комнаты, а потом сдвинули на место, в угол.