«Обыватель ждет немца как избавителя!»[1007] – записал Вернадский в своем дневнике 3 ноября 1917 года. Еще три с половиной года назад народ приветствовал войну с Германией. Теперь обыватели с надеждой покупали газеты у мальчишки-торговца, прислушивались к разговорам на базаре – вдруг появится долгожданная весть. Весть об оккупации. Немцев ждали в Петрограде, ждали в Киеве, ждали в Полтаве. Когда брат жены академика Вернадского Георгий Старицкий заметил в разговоре, что «уж лучше большевики, чем немцы», ему ответили: вы, должно быть, «один в Полтаве так думаете»[1008]. Вот придут немцы и наведут порядок. И немцы пришли.

Трудно поверить, но германское наступление было в значительной степени «военной импровизацией». Цели и задачи менялись и уточнялись по ходу действия. Официально немцы шли помогать новой «дружественной стране», откликнувшись на ее просьбу о помощи. Кайзер Вильгельм не тратил времени и сил на украинские дела, роль германского МИДа также была второстепенной. Решения принимал генерал-квартирмейстер германского генштаба Эрих Людендорф, и он же руководил германскими войсками на Западном фронте. Оккупация Украины была для него делом второстепенным.

На Киев (направление главного удара) наступали войска Александра фон Линзингена, «старого знакомого» русской армии. Позднее его сменит фельдмаршал фон Эйхгорн. 19 февраля немцы начали свой новый поход на Восток. 24 февраля они уже были в Житомире, а 2 марта вошли в оставленный большевиками Киев. Жители не заколачивали окна и двери досками, не прятались по домам. Напротив, «весь город высыпал на улицу». Владимир Мустафин вспоминал, что по Крещатику и Фундуклеевской было трудно пройти из-за густой толпы нарядно одетых людей. Киевляне собрались, как на большой праздник. Наконец послышались крики: «Идут! Идут! Немцы идут!» На Фундуклеевскую вступила кавалерийская колонна: «Стройными рядами справа по три на хорошо вычищенных, сытых, откормленных, с лоснящейся шерстью конях едут в глубоком молчании уланы, за ними колонны самокатчиков, а дальше бесконечные ряды пехоты в стальных шлемах, прерываемые грохочущими по мостовой батареями. Извиваясь, как удав, блестя металлическими шлемами, штыками течет могучий людской поток, грозно молчаливый»[1009].

Но генерала Мустафина мучили сомнения: как же так, нашим спасителем стал наш злейший враг?! Мы встречаем тех самых немцев, с которыми воевали почти четыре года, которых уже привыкли ненавидеть как жестоких, безжалостных и вероломных врагов. И эти враги стали нашими освободителями?

Недоумевал первое время и украинский полковник Всеволод Петров, увидев в штабном вагоне рядом с генералами Натиевым и Присовским трех германских офицеров.

«– А это что такое? С ними тоже будем биться или что?

– Да нет, – ответил командир отряда (генерал Присовский. – С.Б.), – они теперь наши союзники…»[1010]

Впрочем, обыватели были вполне довольны. Академик Вернадский оставил в своем дневнике рассказ о вступлении немцев в Полтаву: «Немцы и гайдамаки здесь, возвращавшиеся с базара или туда шедшие сообщали с радостью[1011]. Обыватель и город приняли пришествие немцев с облегчением и ожидают, очевидно, от них порядка, спокойствия»[1012].

На юге должны были наступать австрийцы, но им также помогали германские войска, которыми командовал знаменитый фон Макензен[1013]. Австрийцам даже в такой войне было трудно обойтись без помощи союзников. Красные потрепали австрияков под Бирзулой (на одесском направлении) – все-таки Муравьев оставил под Одессой сравнительно боеспособные войска. «Немцев было много, и они побили нас. Но дрались мы хорошо…»[1014] – вспоминал участник тех боев, командир китайского батальона Иона Якир.

После Брестского мира большевистская Россия формально не могла вести военные действия против немцев. Но созданные большевиками Одесская советская республика, Украинская Народная Республика Советов, Таврическая и Донецко-Криворожская республики Брестского мира не подписывали, а потому воевать могли[1015]. Однако военный потенциал этих эфемерных республик был несопоставим с германским; в лучшем случае их войска могли оказать достойное сопротивление (и такое случалось не раз), в худшем – просто бежать или дезертировать. К тому же и отношения между республиками были натянутыми[1016]. Ленину пришлось насильно загонять большевиков Донбасса, Харькова и Екатеринославщины под власть советской Украины. На собранный спешно II Всеукраинский съезд Советов от ЦК РКП(б) был делегирован Серго Орджоникидзе. Ленин инструктировал его: «Что касается Донецкой республики, передайте товарищам Васильченко, Жакову и другим, что, как бы они ни ухитрялись выделить из Украины свою область, она, судя по географии Винниченко, все равно будет включена в Украину и немцы будут ее завоевывать. Ввиду этого совершенно нелепо со стороны Донецкой республики отказываться от единого с остальной Украиной фронта обороны. Межлаук был в Питере, и он согласился признать Донецкий бассейн автономной частью Украины; Артём также согласен с этим; поэтому упорство нескольких товарищей из Донецкого бассейна походит на ничем не объяснимый и вредный каприз, совершенно недопустимый в нашей партийной среде. Втолкуйте все это, тов. Серго, крымско-донецким товарищам и добейтесь создания единого фронта обороны»[1017].