Но «единый фронт» под командованием Антонова-Овсеенко был довольно странным объединением самых разношерстных сил: червонных казаков Примакова, партизанских отрядов с Донбасса, бойцов Чехословацкого корпуса, китайских батальонов и отрядов, набранных из пленных венгров. Далеко не все красные командиры умели пользоваться компасом и картой: на карте они тщетно искали Харьков, не зная, на севере он расположен или на юге[1018]. Войска были слабо дисциплинированны и «туго» поддавались единому командованию[1019]. Боевой дух совсем пал. Неисполнение приказа было делом обычным. Даже Василий Киквидзе, один из лучших тогда красных полевых командиров, оставил фронт вместе со своим Социалистическим отрядом[1020]. Чехословаки отказывались воевать против войск Центральной рады, а против немцев сражались до поры до времени. Остановив наступление германцев под Бахмачем, чехословаки погрузились в эшелоны и уехали с фронта[1021].

У только что созданной Красной армии шансов на успех в столкновении с немцами не было. Макс Гофман не был далек от истины, когда писал, что власть большевиков тогда «опиралась всего лишь на несколько латышских батальонов и вооруженных китайских кули, которых они употребляли главным образом в качестве палачей»[1022]. В мае 1918-го начнется восстание Чехословацкого корпуса, которое поставит под угрозу само существование большевистского государства. А ведь этот корпус насчитывал всего 45 000 бойцов, разбросанных на огромном пространстве от Пензы до Владивостока.

На Украине и на Дону у большевиков было около 15 000, но эти силы были опять-таки распылены. Самая значительная «группировка» («антиолигархическая» армия Муравьева – около 5000 бойцов) защищала Одессу, около 3000 бойцов воевали на Киевском направлении, еще около 3000 (небольшие отряды красногвардейцев) были разбросаны по всей Украине; наконец, 4000 бойцов сражались на Дону («колонны» Сиверса и Саблина). Против них немцы и австрийцы бросили 30 пехотных дивизий, 4 кавалерийские дивизии и одну кавалерийскую бригаду, всего от 200 000 до 220 000 штыков и сабель[1023].

Австрийцы, оккупировав Подолье, Одессу, Херсонщину и Екатеринославщину, остановились. Немцам же мало было только Волыни, Среднего Поднепровья и Киева. Они пошли вглубь Левобережья, заняв обширную территорию до самого Харькова. Но раз уж взяли промышленный Харьков, то жалко было отказаться и от соседнего Донбасса. Заняв Донбасс, как не прибрать к рукам стратегически важные порты Приазовья – Мариуполь и даже Таганрог? Не ограничившись Украиной, немцы заняли часть Области войска Донского, вступили в Ростов. Наконец, захватили и весь Крым.

Такова уж природа человека: он стесняется своих корыстных, прагматических мотивов и прикрывает или дополняет их мотивами благородными, мессианскими. Немцы пришли не только за хлебом и мясом – они считали себя спасителями России и Украины, защитниками мирных жителей. Макс Гофман, по его словам, был искренне возмущен «неистовством большевиков»: «По-моему, порядочный человек не мог спокойно и безучастно наблюдать, как избивают целый народ»[1024], – писал он.

Украинцы вошли в Киев на день раньше немцев. Колонну возглавляли Симон Петлюра и Евген Коновалец. В Софийском соборе шел торжественный молебен. Звонили в колокола. Киевские украинцы встречали своих овацией, дамы осыпа́ли цветами украинских «вояков», целые корзины ставили на лафеты. «И где только столько цветов взяли»[1025], – удивлялся Дмитрий Дорошенко. Зато русские «косо смотрели на украинский праздник». Не видно было на улицах и евреев. Интересно, что немцам русские были рады, а украинцам – нет.

Еще в феврале 1918 года правительство Голубовича заявило о своих претензиях на Крым. Впервые украинцы отступили от принципов Грушевского и Винниченко – считать украинскими только те земли, где украинцы составляли большинство. Видимо, решили, что в союзе с немцами им уже и Черное море по колено. Командующий Запорожским корпусом Александр Натиев получил устный секретный приказ от военного министра Жуковского: выделить оперативную группу, чтобы занять Крымский полуостров и установить контроль над Черноморским флотом. Руководство этой оперативной группой Натиев поручил командиру 2-го Запорожского полка Петру Болбочану. Этот полк был укомплектован в основном «офицерами и интеллигенцией»[1026] и унаследовал лучшие традиции Русской армии. Отряд Болбочана был усилен бронедивизионом, артиллерийским дивизионом Алексея Алмазова и полком конных гайдамаков Всеволода Петрова.

Запорожцы Болбочана, как люди дисциплинированные, лишних вопросов не задавали, а вот конные гайдамаки Петрова возмутились. Они не понимали цели и смысла этого похода. Вышли из эшелонов и устроили митинг. Категорически отказывались завоевывать Крым. Спрашивали командира: «Батьку! А что же это мы лезем в татарскую землю? Разве нас туда звали? Или наша, своя земля уже под надежной защитой? Или, может быть, у нас войск много, а земли мало?»

Пришлось полковнику Петрову вести разъяснительную работу: «Во-первых, хлопцы, товарищи, нельзя в походе к атаману в тавлинку заглядывать (лезть в дело атамана. – С.Б.), когда не просят и не зовут. Во-вторых, может, знаете, что в Крыму есть Севастополь, а в Севастополе Черноморский флот. В-третьих, может, скажете, кому флот принадлежит?

– Украинский!

– А то! Ну, поняли?

– Добре, батьку, пойдем! Добудем!»[1027]

По пути в Крым к отряду Болбочана присоединился Павлоградский гусарский полк, который был украинизирован еще в 1917 году. У города Александровска (совр. Запорожье) украинцы встретились с союзниками-австрийцами, а точнее, с легионом украинских сечевых стрельцов под командованием эрцгерцога Вильгельма Габсбурга. В Александровске сечевые стрельцы и запорожцы с гордиенковцами, то есть прикарпатские украинцы с украинцами надднепрянскими, провели парад. Эта встреча привела к неожиданным последствиям: сечевые стрельцы стали дезертировать и поступать на службу к Болбочану. Они по-прежнему носили австрийские мундиры, но брили себе головы и отпускали чубы[1028]. Эта мода стала в армии УНР уже повсеместной.