Вскоре окончательно выяснился и состав комиссии. В итоге в нее вошли три представителя Думы – товарищи председателя Государственной думы И. Я. Голубев и С. Т. Варун-Секрет, депутат граф В. А. Бобринский и избранный член Государственного совета представитель центристской фракции Н. А. Наумов, а также три представителя бюрократии: сам Н. П. Петров, генерал-адъютант, назначенный член Государственного совета А. И. Пантелеев (от Военного министерства), сенатор Н. П. Посников (от Министерства юстиции)100. Обвинения Военного министерства, выдвинутые в мае – июне 1915 г., от халатности до шпионажа, таким образом, получали частичную санкцию. Правительство снова пошло на уступки общественности. Директор департамента полиции С. П. Белецкий после Февральской революции довольно точно описал эту политику: «.вся наша программа успокоения повелительно диктовала срезание острых углов и нераздражение общественных слоев»101.

Кроме организации следственной комиссии, у Думы были и другие достижения. 1 (14) августа октябристы выдвинули новый проект и в результате дискуссий настояли на создании четырех совещаний: по обороне, перевозкам, продовольствию и топливу. У кадетов был свой проект – министерства снабжения, но они не внесли его на голосование. Совещания должны были осуществлять высший надзор над организацией обороны и снабжения, не исключая и частные предприятия. Председательствующее место в каждом совещании оставлялось за соответствующим министром, а контрольные и совещательные функции гарантировались вводом в их состав представителей Государственной думы и Государственного совета102. 4 (17) августа при обсуждении положения об Особом совещании Дума приняла проект о том, что в случае болезни или отсутствия военного министра в совещании его может заменять помощник, причем предлагалась следующая трактовка пятой статьи «Положения…»: «Помощником военного министра, ведающим снабжением армии, может быть лицо невоенного звания». Присутствовавший на заседании А. А. Поливанов вяло возражал, ссылаясь на то, что подобного рода ограничений не существует, но статья была принята в думской редакции103.

Итак, речь шла о том самом ограничении, о котором 26 июля (8 августа) говорил на съезде военно-промышленных комитетов Н. В. Савич. Формально это был кадетский проект, но с очевидным расчетом на кандидатуру А. И. Гучкова104. Часть думских депутатов при этом вообще не была настроена на какое-либо сотрудничество с правительством, считая, что чем слабее оно будет, тем ближе победа. Это была осада Иерихона, где все, казалось, зависело от шума, волнами распространявшегося по стране. А. Ф. Керенский договорился до того, что назвал единственным настоящим пораженцем в стране ее правительство, и даже В. И. Ленин, по его мнению, не был таковым105.

В 1915 г. стены крепости еще крепко стояли, но гарнизон уже начинал нервничать. Прежде всего, нервничал комендант. Верховный главнокомандующий был весьма далек от идеала полководца, описанного его более удачливым противником: «На полководца рушится многое, и он должен иметь крепкие нервы. Непосвященный человек слишком легко начинает представлять себе, что на войне идет все так, как будто решается арифметическая задача с определенными данными. Но война представляет собой все что угодно, только не математическую задачу. Война есть двусторонняя борьба могучих и неведомых физических и духовных сил, и она становится тем труднее, чем больше превосходство сил противника над нашими. Война – работа с людьми различного характера и мыслящих по-своему. Только воля полководца образует неподвижный полюс»106. Создать такой полюс воля Верховного главнокомандующего не могла. «Николай Николаевич, – отмечал генерал А. И. Спиридович, – был величина декоративная, а не деловая»107. Между тем чрезвычайно тяжелое положение, в котором оказались русские армии, требовало отнюдь не декоративного руководителя. Во время Великого отступления 1915 г. Верховный главнокомандующий часто терялся, поддаваясь настроению момента. Штаб тоже не знал, что делать, ссылаясь на недостаток снарядов и оружия.

«При таких условиях инициатива не перейдет в наши руки и не может перейти. – сообщал С. Д. Сазонову князь И. А. Кудашев из Барановичей 31 мая (13 июня) 1915 г., – как мне сказал на днях Данилов, стратегия может быть теперь совсем упразднена, так как мы ничего предпринять не можем. Единственным занятием наших войск может быть – отбиваться чем можем, как можем и где можем. Надежда только на утомление самих германцев, на случай и на Св. Николая Чудотворца»108. Через месяц после этого начальник штаба Ставки все свои надежды связывал с оставлением Варшавы и сокращением фронта: «А там, как выражается Янушкевич, что Бог пошлет»109. Ставка опасалась высоких потерь, которые несли плохо обученные войска. «Если так будет продолжаться, – писал один из ее сотрудников, – то наша армия представит из себя не что иное, как одетую в военную форму плохо вооруженную толпу»110. Уже в декабре 1914 г. начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал Н. Н. Янушкевич жаловался В. А. Сухомлинову на рост пораженческих настроений на фронте: «Много людей без сапог отмораживают ноги, без полушубков или телогреек начинают сильно простуживаться. В результате там, где перебиты офицеры, начались массовые сдачи в плен, иногда по инициативе прапорщиков. «Чего нам дохнуть голодными и холодными, без сапог, артиллерия молчит, а нас бьют, как куропаток. У немцев лучше. Идем»111.

В конце концов, Н. Н. Янушкевич по поручению Верховного главнокомандующего обратился к военному министру со следующим письмом: «Получаются сведения, что в деревнях, при участии левых партий, уже отпускают новобранцев (призыв 15 мая) с советами: не драться до крови, а сдаваться, чтобы живыми остаться. Если будет 2–3 недельное обучение, с винтовкой на 3–4 человека, да еще такое внушение, то ничего сделать с войсками невозможно. Уже были одобрены Его Величеством две меры: 1) лишение семейств лиц, добровольно сдавшихся, пайка и 2) по окончании войны высылка этих пленных в Сибирь для ее колонизации. Было бы крайне желательно внушить населению, что эти две меры будут проведены неукоснительно и что наделы перейдут к безземельным, честно исполнившим свой долг. Вопрос кармана (земли) довлеет над всеми. Авторитетнее Думы в смысле осуждения добровольной сдачи и подтверждения необходимости возмездия нет никого. Не желая обращаться по этому вопросу к Родзянко в обход правительства, Великий Князь поручил мне просить Вас, не найдете ли возможным использовать Ваш авторитет в сфере членов Думы, чтобы добиться соответствующего решения, хотя бы мимоходом, в речи Родзянко или лидера центра, что, очевидно, те нижние чины, которые добровольно сдаются, забывая свой долг перед Родиной, ни в коем случае не могут рассчитывать на одинаковое к ним отношение и что меры воздействия в виде лишения пайка и переселения их всех после мира в пустынные места Сибири вполне справедливы. Глубоко убежден, что это произведет огромный эффект. Правительство же (Министерство внутренних дел) могло бы через губернаторов перед набором и призывом также внушить эту мысль. Тогда на фронт приходил бы не заранее готовый сдаваться элемент, а люди долга»112.

О настроениях, которые господствовали в окружении Николая Николаевича (младшего) в это время, может свидетельствовать следующее письмо, направленное князем И. А. Кудашевым С. Д. Сазонову. На основе разговоров с сотрудниками Ставки он сделал собственные выводы о причинах поражений на фронте: «Это, главным образом, – боязнь инициативы и ответственности и известная лень или беспечность, заставляющие рассчитывать на то, что все как-нибудь «образуется», при помощи усилий другого, по распоряжению соответствующего начальства. Эти недостатки присущи нам всем, и в частности нашей армии, которая плоть от нашей плоти и кровь от нашей крови, но особенно опасны и вредны у начальствующих генералов всех степеней. Солдатам нашим можно поставить в минус (конечно, не в упрек) их неразвитость и обычную приниженность. Следствием ее является то, что, лишившись офицеров, они в большинстве случаев совершенно теряются и сдаются в плен под влиянием чувства своего ничтожества перед «немцем», культура которого, что там бы ни говорили, им импонирует: «немец» в представлении русского простолюдина – барин, и это чувство не так легко из него вытравить. Относительно строевых офицеров я менее всего слышал упреков: они грешат, главным образом, тем, что их так мало. Хуже всех – наши руководители генералы. В них указанные недостатки наши выражаются самым роковым образом. До сих пор, несмотря на то что их сменяют и назначают с большой легкостью, война за целый год не выдвинула ни одного Суворова. А так как большинство генералов берется из офицеров Генерального штаба, то приходится вывести заключение, что академия, их порождающая, не на высоте своего призвания. Этот вывод подтверждается наблюдением над некоторыми офицерами Генерального штаба, у которых преувеличенное самомнение и ничем не оправдываемая самоуверенность прикрывают умственное убожество и полную безличность»113.