Паникуя, Ставка теряла доверие к своей армии. Особенно тяжело в Барановичах переживали падение 4 (17) августа Ковно и 6 (19) августа Новогеоргиевска. Эти новости стали полной и необъяснимой неожиданностью для ее сотрудников114. Даже протопресвитер Г И. Шавельский, будучи твердым «николаевцем», нарисовал весьма неприятную картину из жизни своего покровителя. Так, по словам отца Георгия, узнав о падении крепости Ковно, Николай Николаевич почти полностью потерял контроль над собой: «Великий Князь полулежал на кровати, спустивши ноги на пол, а голову уткнувши в подушки, и весь вздрагивал. Услышав мои (то есть Г И. Шавельского. – А. О.) слова: «Ваше Высочество, что с Вами?», он поднял голову – по лицу его текли слезы. «Батюшка, ужас! – воскликнул он. – Ковно отдано без бою… Комендант бросил крепость и куда-то уехал… крепостные войска бежали… армия отступает. При таком положении что можно дальше сделать?!.. Ужас, ужас!» И слезы еще сильнее полились у него»115.

А в это время в тылу все еще печатались стихи, посвященные этому человеку, претендовавшему на роль вождя и, как минимум, армии:

Ты, гениальный вождь, нам посланный судьбою,

Надежда всей Руси, кумир своих солдат!

Ведешь к победе нас ты твердою рукою!

При имени твоем трепещет супостат.

Ты старой школы вождь! Тот дух непобедимый,

Что Русь на Шипку вел, заставил Плевну брать,

Горит в твоей груди как огнь неугасимый!

Пред пламенем его кто может устоять?

Падут перед тобой врата Берлина, Вены,

Победы русский клик Европу огласит,

И с дальних берегов союзных Темзы, Сены Восторженный привет, как эхо прозвучит…116

Хотя «гениальный вождь» сумел, в конце концов, взять себя в руки, но картина, описанная Г И. Шавельским, доказывает правоту слов А. А. Самойло, указывавшего на бесхарактерность Николая Николаевича. Однако хорошо уже было то, что подобные сцены видели немногие, хотя смена настроения Верховного была заметна окружающим: «Трудные дни на фронте, во время неудач, Великий Князь переживал очень тяжело, видно было, что он страдал»117. Настроения главковерха передавались и его подчиненным.

Без сомнения, панические настроения Ставки оказывали влияние на тыл, и после сдачи Ковно и Новогеоргиевска французский посол доносил своему правительству: «В пессимистически настроенных кругах Петрограда считаются с тем, что император и правительство, возможно, должны будут вскоре переехать в Москву. Теперь военные события последних дней ставят этот вопрос перед общественным мнением»118. Еще более негативная картина виделась из окон британского посольства в России. 19 августа 1915 г. Дж. Бьюкенен сообщал в Форин-Офис из Петрограда о всеобщем пессимизме, распространившемся в русской столице после падения Ковно119. «Некоторые, – доводил английский посол до сведения Э. Грэя, – включая и определенных членов Думы, считают, что все потеряно, и говорят о сепаратном мире. Мне сообщают, что многие реакционеры настроены в пользу мира и что сторонники германского влияния при Дворе работают в том же направлении и предупреждают императора об опасности революции»120.

«Падение одной за другой русских крепостей, – отмечал дворцовый историограф, – составлявших, как всем дотоле казалось, мощный оплот нашей западной окраины, порождало в обществе большое смущение. Тревожные слухи росли и ширились, проникая во все слои русского общества и принимая по временам самые причудливые, невероятные формы. Трусливые, малодушные голоса сначала шепотом, вполголоса, а затем открыто и настойчиво стали говорить об открытой опасности для обеих наших столиц – Москвы и Петрограда»121.

Настроения эти в какой-то момент стали столь очевидными, что их даже признала пресса. «Утро России» в статье «Ковно и Москва» сочло необходимым напомнить своим читателям, что в начале войны немцы всего за восемь дней взяли Мобеж и что уже год, как они стоят в 60 верстах от Парижа, в то как время Ковно отдалено от Москвы на 986 верст, а от Петрограда – на 755 верст! «Удивительно, – восклицал автор этой статьи, – что из рядов армии приходится успокаивать общество в тылу, тогда как надо было ожидать обратного»122. «Биржевые ведомости» заявляли, что враг решился на штурм крепостей именно для того, чтобы добиться морального эффекта, и призывали не поддаваться панике. Единственным достойным ответом были бы слова П. А. Столыпина: «Не запугаете!»123. Впрочем, панике были подвергнуты далеко не все, она затрагивала прежде всего образованную часть общества. Тот же Дж. Бьюкенен считал, что Николай II разделял точку зрения большинства своих подданных о необходимости продолжения войны. В Москве настроение было именно таким. Вернувшийся оттуда японский посол сообщал о полной уверенности жителей Первопрестольной в неизбежной победе124.

В свою несомненную победу верили и думцы. Товарищ председателя Государственной думы октябрист С. Т. Варун-Секрет продолжил рассуждения в стиле А. Ф. Керенского: «Ковно не подействовало – Горемыкин остался. Падет Двинск – будет премьером Гучков… Теперь время говорить с правительством иначе. Таким типам отживающей России, каким является Горемыкин, больше не должно быть места!.. Революция близится – надо создать власть. Дума не разойдется!»125. Претензии к правительству становились все более и более явными. Смена министров была объявлена недостаточной мерой. «Страна ожидала, – гласила передовица «Речи» от 10 (23) августа, – что с созывом Гос. думы как-то само собой изменится решительно и политика кабинета. Действительно, состав кабинета изменился, но с этим изменением не было связано никакого принципиального изменения программы. Даже новые члены кабинета, как кн. Щербатов, показали себя сторонниками весьма старых лозунгов. Никаких систематических выступлений с целью опровергнуть это впечатление сделано не было. Таким образом, поскольку политическое настроение обновленного кабинета определилось, оно определилось не в том смысле, которого ожидали, а поскольку это настроение не определилось, уже одно молчание правительства в течение целых недель, когда дорога каждая минута, отняло почву у оптимистов»126.

Из этого шедевра кадетской журналистики явно следовала неизбежность нового противостояния во имя создания новой власти. Но для того чтобы выполнить эту задачу, необходимо было разрушить старую власть. Одним из механизмов этого разрушения стала Особая верховная следственная комиссия, которая должна была раскрыть причины кризиса снабжения армии. Поначалу казалось, что ее руководитель будет действовать в желательном для либералов направлении. 15 (28) августа 1915 г. Н. П. Петров дал интервью прессе, собрав ее представителей на своей квартире. Специально были приглашены председатель ЦВПК А. И. Гучков и представитель Военно-морской комиссии Думы Н. В. Савич. Генерал заявил о проделанной за две недели работе (комиссия собиралась четыре раза), сочтя необходимым особо отметить: «Комиссия, как и общество, не может равнодушно отнестись ко всем тяжелым последствиям несвоевременного и недостаточного снаряжения армии, из-за которых погибло множество драгоценных для нас жизней. Нельзя думать, что чиновники, кто бы они ни были, могут остаться безответственными. Поэтому комиссия ставит своей задачей выяснить со всей объемлющей глубиной причины указанных преступных явлений и тем способствовать на будущее время улучшению дела снабжения армии боевыми припасами»127.