Европейские протестанты со своими французскими союзниками одерживали одну победу за другой над армией католиков Филиппа Испанского, порождая все большее воодушевление среди лондонцев. Именно такого развития событий ждали английские сторонники Реформации; собранное по церквям подаяние вскоре обратили в ружья и порох, а многочисленные добровольцы пересекали Северное море, чтобы принять участие в войне. Парламент, равно как и многие епископы, призывал Елизавету принять участие в конфликте, объявив войну испанской власти в Соединенных провинциях. Она могла бы нанести удар не только во имя Англии, но и во имя Бога.

Тем не менее Елизавета оставалась в нерешительности. Ей не нравилось, что народ Соединенных провинций восстал против своего законного правителя, и у нее не было причин приветствовать замену испанских сил французскими. Ее политика, как всегда, оставалась осторожной и основанной на компромиссе. Если бы герцогу Альбе удалось победить или хотя бы избежать поражения, она бы позволила противникам продолжать сражение; это вполне соответствовало ее политике стравливания своих врагов. Как писал лорд Берли в наставлениях королеве, «оставьте обе стороны в покое на какое-то время». Однако если бы французы начали захватывать все побережье и рубежи под предлогом союза с нидерландцами, то Елизавета стала бы помогать Филиппу «в защите его наследия» и даже присоединилась бы к нему с тем условием, что он вернет своим подданным свободу религиозного самоопределения и «избавит их от страха перед инквизицией». Этой политики она и придерживалась. Находившийся при английском дворе посол Испании сообщал даже, что королева готова взять Флиссинген под предлогом помощи Вильгельму Оранскому, а потом возвратить его Испании.

Намеренная неопределенность елизаветинской политики пришлась не по вкусу сторонникам радикального протестантизма, но она стала отражением прагматизма, привнесенного во все государственные дела. Поэтому королева, возможно, не с таким уж неудовольствием получала новости о победах герцога Альбы над мятежниками; французы стали беспорядочно отступать, и перед Карлом IX открылась не самая приятная перспектива войны с Испанией без союзников.

В таких непростых обстоятельствах удачный союз французских католиков с протестантами Соединенных провинций не мог продлиться долго. Когда на французского вождя гугенотов Гаспара де Колиньи было совершено покушение, королева-регент Екатерина Медичи стала бояться мести его сторонников. Поэтому в качестве предупредительной меры она приказала уничтожить всех предводителей гугенотов, в том числе и самого Колиньи, которого выбросили из окна его дома. К несчастью, кровопролитие оказалось заразительным, и тогда же, в ночь на 24 августа 1572 года, накануне Дня святого Варфоломея, парижские толпы стали убивать всех гугенотов, которых только смогли найти. Они верили, что разят врагов Господа; среди всеобщего безумия сосед восстал на соседа, гугенотов закалывали, вешали, избивали до смерти. Говорили даже, что некоторые парижане душили младенцев в колыбелях. Тела сваливали на повозки и отвозили к Сене; в ту ночь река разлилась и, как говорили католики, по милости Господней могла лучше смыть следы ереси. Символом святого Варфоломея был нож, напоминавший о его мученической смерти путем сдирания кожи; в ту ночь нож торжествовал.

Кардинал Орсини сказал французскому королю, что во Франции ни один гугенот не должен остаться в живых, и, хотя этому совету нельзя было в точности последовать на практике, в Париже и провинциях погибли тысячи людей. Страну расколола куда более сильная религиозная ненависть, чем в Англии. Сама резня вошла в историю как Варфоломеевская ночь. Она подорвала авторитет католицизма гораздо больше, чем какое-либо другое событие в истории XVI века. Например, она показала английскому народу его возможную судьбу в случае прихода к власти еще одной королевы-католички. Однако в Риме торжественно звонили колокола, а процессия с участием папы Григория XIII и его кардиналов ходила из храма в храм в знак благодарности.

Королева Елизавета по-прежнему проводила время за увеселительными празднествами в Кенилворте, устроенными в ее честь Лестером, когда до нее дошли новости о кровавой парижской бойне. Она обсуждала с французским послом затянувшийся вопрос о ее браке с французским принцем. 3 сентября, пока королева была на охоте, из Парижа приехал гонец. Прочитав письмо, Елизавета тотчас прервала все переговоры с послом. Испанский агент в Лондоне сообщил герцогу Альбе, что королева «отправила всех своих музыкантов и менестрелей домой, и в замке не осталось ни танцоров, ни комических фарсов, ни зрелищ…» Все празднества в одночасье закончились, не оставив после себя и следа.

Граф Лестер, стремившийся поддержать протестантов в Европе, писал: «Я полагаю, ни один христианин не слыхал о подобном с языческих времен…» Отчасти благодаря его настоятельным убеждениям Елизавета решила прийти на помощь Вильгельму Оранскому. Она тайно отправила ему тридцать тысяч фунтов стерлингов и позволила собрать войско в шесть тысяч солдат для его кампании. Королева опасалась, что Варфоломеевская ночь может стать лишь прелюдией к всеобщему натиску католических сил против нее и других протестантских правителей. Народ разделял эти страхи. Епископы отправили Елизавете сообщение с просьбой немедленно казнить всех католических священников, сидящих в тюрьме. Епископ Лондонский убеждал Берли избавить двор от католиков и отправить Марию Стюарт на плаху.

В середине сентября французскому послу позволили вернуться ко двору, переехавшему теперь в Вудсток. Королева была одета в траурные одежды, как и все члены ее совета и придворные дамы; они стояли полукругом и молча приветствовали посла. Елизавета отвела его к окну и спросила, правдивы ли вести о печальных событиях. Он ответил, что против французского короля готовился заговор, затеянный самим Колиньи. Получается, король фактически санкционировал резню в отместку за сговор против его жизни? Послу ничего не оставалось, как оправдываться. Обменявшись с ним несколькими словами, Елизавета удалилась.

В любом случае на публике королева придерживалась политики осторожного нейтралитета. Она отправила герцога Вустера, известного своими прокатолическими убеждениями, в Париж на крещение дочери французского короля; сама Елизавета согласилась стать крестной матерью малышки, к большому неудовольствию своих протестантских советников. Как можно отправлять английского графа с официальным визитом в город, где разразилось самое чудовищное массовое убийство в истории Европы XVI века? Королева заявляла, что не пойдет против своего дорогого брата короля Испании, несмотря на свою помощь деньгами и войском его врагам. В письме герцогине Ферии в начале 1573 года один испанский придворный весьма неплохо установил все факты, сообщив ей, что «королева обещала выделить средства для шеститысячного войска следующей весной. Если это правда, вы должны раскрыть глаза его величеству на ее вероломство. Она притворяется, что еще не приняла решение, а сама тем временем согласилась на просьбу Соединенных провинций…»

Елизавета, таким образом, вела двойную игру, ловко ухитряясь поддерживать равновесие в отношениях со всеми соседями. Тем не менее ее порывы сдерживала подлинная нерешительность. Эта нерешительность, так похожая на промедление, давала о себе знать как в частных, так и в общих вопросах. Ее настоятельно просили отдать небольшое королевское поместье Ньюхолл графу Суссексу. Благосклонно выслушав предложение, она сказала, что не против пожаловать графу манор, но затем передумала. По зрелом размышлении стоило подарить ему поместье, однако ее отец вложил немало денег в его строительство. Берли спросил ее, готов ли окончательный ответ, но «она не сказала ничего конкретного, ни нет, ни да». Королева редко находилась в щедром расположении духа. Получив однажды в подарок от Марии Стюарт ночные чепчики, она отметила, что «когда доживаешь до моего возраста, начинаешь брать все, что можешь, обеими руками, а отдаешь лишь мизинцем».