По мнению человека, которому поручили руководить всеми празднествами и гуляньями во время визита Елизаветы в Норидж, местные вельможи получили известие о приезде королевы «в самый последний момент». В середине июля, в самый разгар путешествия, лорд-хранитель печати не был уверен, отправится ли Елизавета в Суффолк, а другой придворный докладывал, что непонятно, собирается ли королева вообще ехать в Норидж, «если правда то, что птичка принесла мне сегодня на хвосте». На следующий день граф Нортумберленд попросил Берли подтвердить «достоверность того, что путешествие ее величества состоится».

Эта путаница явилась следствием противоречий в Совете, вызванных столкновением различных целей и притязаний самых видных его членов. В ходе празднеств увеселительные мероприятия сопровождались искусно зашифрованными посланиями с политической подоплекой. Ряд членов совета настаивал на нежелательности брака с герцогом Анжуйским. Не случайно во время празднований в Норидже жителям представили картину, изображавшую Елизавету в образе королевы-девственницы. На полотне богиня Целомудрия вручала королеве лук Купидона как особенный предмет, принадлежащий ей одной, поскольку «никто не может поразить сердце ее величества»:

Считается, что Ланкастер, выступавший против брака с герцогом Анжуйским, стал главным идейным вдохновителем этих интриг. Не так все радужно и безмятежно было в королевстве: за завесой зрелищ и дивертисментов виднелись отблески ожесточенных конфликтов и идеологических антагонизмов.

Елизавета посетила самую неспокойную епархию королевства, где католики и протестанты — или, говоря иначе, староверы и реформаторы — боролись за господство. По пути в Норидж королева остановилась в Бери-Сент-Эдмундс, где двух радикальных проповедников подозревали в пророчествах. Одного из них допросил совет, сопровождавший королеву; его отпустили с миром, а некоторым из пуританских джентри пожаловали дворянское звание рыцаря.

Потом королева отправилась в Юстен-Холл, резиденцию видного католика Эдуарда Роуквуда. Она благосклонно согласилась погостить в его доме, однако в самом конце ее визита в сенном сарае обнаружили икону Девы Марии. Елизавета приказала ее сжечь, «что сельские жители немедленно и сделали у нее на глазах, к удовлетворению самой королевы и несказанной радости всех вокруг, за исключением лишь одного или двух, кто высасывал из идола его ядовитое молоко». Это весьма странный эпизод. Возможно, икону специально подложили противники Роуквуда, желавшие ему навредить. Или это было частью тщательно спланированной постановки, чтобы подчеркнуть неприязнь королевы к папистским суевериям. Самого Роуквуда арестовали и заключили бессрочно в тюрьму.

Во время осмотра Нориджского собора королеве доложили, что герцог Анжуйский вторгся в Нидерланды и заключил с протестантскими государствами соглашение, в котором провозглашался «защитником свобод Нидерландов против испанской тирании». Возмущенная новостью об этом неугодном альянсе, Елизавета обрушила гнев на своих советников, хотя именно ее пренебрежение и топтание на месте побудили нидерландцев искать дружбы с французским герцогом. Она отправила письмо поддержки Филиппу Испанскому, не прекращая тем временем переговоров о сватовстве с герцогом Анжуйским. В скором времени северные провинции сформировали содружество, или лигу. Это был лишь вопрос времени, прежде чем они официально отреклись бы от Филиппа II и, вероятнее всего, признали бы герцога Анжуйского своим новым правителем.

Таким образом, дела при дворе, как и путешествие королевы, сопровождались чередой переменчивых настроений, оборотов и полуоборотов. Неудивительно, что у некоторых королевских подданных это вызывало недовольство. Сэр Филип Сидни, придворный и по совместительству поэт, сообщил друзьям, что «подумывает об одном индийском проекте»; устав от изнурительной рутины и раболепия придворной жизни, он строил планы о путешествии в Новый Свет. Уолсингем, в свою очередь, писал, что он желал «как-нибудь неприметно, с позволения Божьего, удалиться со сцены и занять место в зрительном ряду». Другой придворный, сэр Томас Хиниэдж, сетовал, что «ни провидение, ни советы тут не восторжествуют; если мы и будем процветать, то только, по нашему обыкновению, чудом».

На плечах этих людей лежал величайший груз ответственности и тревог, безмерно отягчаемый непостоянством королевы. Высокое положение и честолюбивые стремления порой таили в себе страшную опасность. 4 апреля 1578 года граф Босуэлл, мятежный супруг Марии Стюарт, скончался. Он кончил свои дни в бреду, привязанный к столбу в подземной темнице замка Драгсхольм в Дании. Вплоть до 1976 года его мумифицированное тело можно было увидеть в церкви, расположенной неподалеку от замка.

В то время королева особенно страдала от разного рода недугов. В возрасте сорока пяти лет у Елизаветы вновь открылась язва на ноге, от которой она мучилась еще восемь лет назад. Осенью 1578 года ее одолел некий «приступ», по словам Джона Ди длившийся четыре часа; на следующий день очередной «болезненный приступ» продолжался три часа. Природа этих приступов неизвестна, однако их описывали как «нестерпимые приступы боли, вызванные болевым синдромом и ревматизмом». В декабре у нее внезапно развилась зубная боль, настолько сильная, что не давала ей уснуть двое суток. Тайный совет собрал консилиум для обсуждения проблемы, на котором зубодер Фенатус рассказал о самом безопасном способе удалить больной зуб.

Советники ждали решения королевы вместе с хирургом, которому поручили выполнить эту операцию. Елизавета, испугавшись болезненного испытания, сначала пошла было на попятную. Тогда епископ Лондонский предложил свою помощь и добровольно согласился лишиться одного из своих оставшихся зубов, чтобы успокоить королеву. Хирург вырвал зуб, не причинив ни малейшего беспокойства епископу, и королева, обнадеженная его примером, благосклонно вверила себя врачу.

Переговоры с герцогом Анжуйским проводились теперь с еще большим энтузиазмом. Несмотря на приступы боли и язву, ее врачи «не видели препятствий» для успешного вынашивания ребенка. В начале 1579 года ко двору пожаловал посол герцога Жан де Симье со свитой из шестидесяти дворян; сам он, возможно, и не был образцовым придворным — убив незадолго до этого собственного брата за измену со своей женой, однако Елизавета нашла его совершенно очаровательным. Она называла его «обезьянкой» и «самым прелестным из моих зверюшек». Королева устроила торжественный бал в его честь и проводила в его компании столько времени, что могло показаться, будто сам Симье — истинный претендент на ее руку. Его даже допустили в королевскую опочивальню, где он попросил в подарок ее ночной чепчик как символ любви к его госпоже.

Граф Лестер выражал негодующие протесты в связи с возможным браком и обвинил Симье в том, что тот околдовал королеву с помощью черной магии. Даже придворные священники выступали в своих проповедях против связей с Францией, а в первое воскресенье Великого поста один из проповедников сослался на пагубный пример единокровной сестры королевы, Марии, провозгласив, что «браки с иностранцами несут лишь одно зло стране»; Елизавета в гневе ринулась вон из королевской часовни.