Симонис, все еще пристально глядевшая на хозяйку, наоборот, ожидала, что она будет действовать.

– Ты пойдешь к императору и назовешь ему имена остальных заговорщиков, – сказала служанка так, как будто объявила решение, которое они приняли сообща. – Скажешь, что встретилась с Юстинианом и он все тебе открыл. И император его освободит.

– Нет, я не смогу этого сделать, – сказала Анна. – Юстиниана пытали, чтобы он назвал имена сообщников, но он ничего им не сказал. Ты хочешь, чтобы я сделала это, после того как он заплатил так дорого…

Симонис перешла на крик:

– Мужчины глупцы! Они сохраняют верность тем, кто их предает, когда в этом нет никакого смысла. Ты должна поступить так ради Юстиниана. Тогда его честь будет восстановлена…

– Нет, если она говорит, что он сам так захотел, – прервал служанку Лев.

– Это не имеет значения! – безнадежно сказала Анна. – Юстиниан отказывается выдавать заговорщиков и не хочет, чтобы это сделала я или кто-то другой.

– Конечно не хочет, – тут же произнесла Симонис. – А что еще он мог тебе сказать?

– Ему не нужно было ничего мне говорить. Я и так все знала, – заметила Анна, но не стала упоминать о своем разговоре с Никифорасом.

– А, ну да, это делает тебе честь. – Услышав ее ответ, Симонис задохнулась от злости. – Юстиниан сейчас в пустыне, избитый и истерзанный. Ты же расширяешь свою практику здесь, в Константинополе, жиреешь, носишь шелка и не желаешь замарать свою репутацию, которую, по твоему мнению, имеешь. Ты не возражала, чтобы он пожертвовал своим будущим из-за твоих ошибок в Никее, помнишь? Или все же решила об этом забыть? Ничего бы этого не произошло, если бы ты тогда признала свою вину. Лекарем стал бы Юстиниан, а не ты! И где бы тогда была твоя драгоценная репутация? Ты… ты просто трусиха…

Всхлипывая и задыхаясь, Симонис побрела прочь из комнаты. Они услышали, как она, спотыкаясь, прошла по коридору.

Анна почувствовала, как горячие слезы обожгли ей глаза.

– Юстиниан умолял меня молчать, – прошептала она, – не ради меня… ради него самого.

– Я поговорю с Симонис, – тихо пообещал Лев. – Может, тебе следует отправить ее назад, в Никею?..

– Нет, – Анна покачала головой, – я не могу.

– Ты не сможешь простить ее за то, что она тут наговорила. Это нельзя простить.

– Мало что в жизни нельзя простить, – устало произнесла она. – В любом случае я не могу позволить себе впустить в дом незнакомого человека, который бы ее заменил.

– Не боишься, что она тебя выдаст? – спросил Лев.

– Нет конечно, – быстро ответила Анна. – Симонис никогда этого не сделает, ведь Юстиниан не простит ее за это.

На следующий день Анна взяла икону и отправилась к Зое Хрисафес. Слуг не было, они вдвоем находились в комнате, наполненной тишиной и тонким бледным светом весеннего солнца. Анна протянула Зое довольно маленький пакет, завернутый в несколько слоев тяжелого холста. Она не разворачивала его с тех пор, как Джулиано вернул ей икону.

Не обращая ни малейшего внимания на Анну, Зоя разрезала веревку маленьким ножом с тонким лезвием, развернула сверток и уставилась на тонкую деревянную доску. Долгое время женщина молчала. На ее лице отражалось множество эмоций – благоговейный трепет, восхищение, удивление, безграничная радость. Странно, но на нем не читалось неприкрытого торжества, напротив, оно вдруг приняло выражение смирения и кротости. Наконец Зоя снизу вверх посмотрела на Анну. В ее глазах не было коварства и лжи.

– Ты справилась с заданием, Анастасия, – тихо сказала Зоя тоном, каким разговаривала с женщинами, равными ей по положению. – Я могла бы заплатить тебе золотом за твои труды и испытания, которые тебе пришлось перенести, но это было бы бестактно с моей стороны. На столе стоит подсвечник, украшенный драгоценными камнями. Он твой. Возьми его и поставь в него тонкую свечу, чтобы осветить свой дом.

Анна обернулась и увидела подарок. Он был невероятно изысканный – маленький, высотой не более нескольких сантиметров, инкрустированный рубинами и жемчугами, которые переливались мягким светом даже в скупых лучах утреннего солнца. Анна взяла его и повернулась к Зое, чтобы поблагодарить, но та уже склонилась над иконой, которая полностью поглотила ее внимание.

Анна безмолвно вышла, не нарушая тишины, царившей в комнате.

Михаил Палеолог, император Византии, находился в залитых бледным солнечным светом личных покоях. На сундуке перед ним стояла простая картина. Но лицо, изображенное на ней, было лицом Богородицы. Михаил знал это наверняка. Художник, который писал этот лик, тоже это знал. В чертах явственно проступали любовь, страдание и чистота души. Это не было плодом воображения, неким идеалом; художник пытался передать каждую линию, каждую тень реального лица, которое видел перед собой.

Зоя Хрисафес послала евнуха-лекаря в Иерусалим, чтобы вернуть эту икону в Константинополь. Это был дар – и не Церкви, а лично Михаилу.

Конечно, император знал, почему Зоя преподнесла ему икону. Она боялась, что ему известно о ее участии в заговоре Виссариона Комненоса и что в один прекрасный день, когда она больше не будет нужна Михаилу, он решит ей отомстить. Зоя хотела от него откупиться. И, даже если эта икона не была наиценнейшей христианской реликвией, она все же была очень красивой, волновала и трогала до глубины души.

Очень медленно Михаил опустился на колени. Его щеки были мокрыми от слез. Пресвятая Богородица снова вернулась в Византию, после стольких лет – и таким необычным способом. Как странно, что именно благодаря Зое (кто бы мог подумать!) ее снова привезли в Константинополь!

В 1278 году лето в Константинополе было жарким и безветренным. Снова приехав в этот город, Паломбара окунулся в яркую смесь запахов и цветов, в вихрь неожиданных идей и страстных религиозных дебатов.

К сожалению, его вновь сопровождал Никколо Виченце. Понтифик сказал Паломбаре, что Виченце ничего не знает о его истинной миссии, которая заключалась в том, чтобы поддерживать императора в соблюдении условий унии с Римом. И, разумеется, охранять его жизнь, если ему будет угрожать опасность. Подразумевалось, что Паломбара обязан быть в курсе угроз, от кого бы они ни исходили.

Конечно, понтифик мог дать Виченце совершенно другое задание. Об этом не следовало забывать.

Сейчас главным было договориться с епископом Константином. Он был наиболее ярым противником союза с Римом. Спорить с ним было бессмысленно, его следовало победить. Это звучало кощунственно, но от этого зависело слишком много человеческих жизней. Было не до щепетильности. Вопрос был только в выборе средств.

Бок о бок с Константином боролся с голодом и болезнями лекарь Анастасий. Если кому и известны слабые места епископа, то именно ему. Но Паломбара был уверен, что Анастасий ни за что не предаст Константина. Легату очень не хотелось обманывать лекаря.