Виченце был ошеломлен успехом своего напарника. Спутник Паломбары стоял в потоке света, лившегося из окон, и его и без того бледное лицо становилось все мрачнее.

Паломбара читал на нем искренний гнев – и зависть.

Потом, пока императорский посыльный продолжал распаковывать икону, на лице Виченце появилось другое выражение – осознание того, что ему самому не удалось бы ее заполучить.

Наконец последний покров упал на пол, и мужчины молча подались вперед, чтобы взглянуть на красивое печальное лицо. Вблизи они рассмотрели отметины, которые на иконе оставили время и погода, – трещины на краске, следы гвоздей на золоченом полотне. Икона лоснилась от следов прикосновения тысячи рук в том месте, где ее держали, поднимая над собой.

Виченце открыл рот, чтобы что-то сказать, но потом передумал. Паломбара даже не глянул в его сторону. Холодная расчетливость на лице напарника разгневала бы его.

Нанять судно было довольно просто. Паломбара заключил договор с одним из многочисленных капитанов в константинопольском порту. Виченце наблюдал за слугой, который нес икону, тщательно упакованную в деревянный ящик. Этот ящик был помечен, чтобы они легко могли его опознать, но никто другой не догадался бы о его содержимом.

Легаты взяли с собой мало вещей, не желая сообщать слугам, что их не будет некоторое время. На самом деле было вполне вероятно, что теперь они пойдут на повышение – получат кардинальский сан – и больше сюда не вернутся. Паломбара жалел о том, что оставил в Византии несколько артефактов, которые купил, пока находился в Константинополе, но иначе было нельзя: нужно создать иллюзию, будто он всего лишь пошел в порт, чтобы навестить кого-то, и вернется еще до заката.

Однако, когда Паломбара прибыл на набережную, он с удивлением увидел, что их корабль отдаляется от берега. Волны бурлили у киля, когда судно набирало скорость, весла ритмично поднимались и опускались, пока судно не вышло из укрытой от ветров гавани и мягкий ветер не наполнил паруса. Виченце стоял у борта. Солнце сверкало в его светлых волосах, словно нимб, широкий рот был растянут в улыбке.

Паломбару бросило в пот от ярости. Он никогда не испытывал такого полного, всепоглощающего поражения, и на другие эмоции у него просто не осталось сил.

– Ваше высокопреосвященство, – вдруг услышал легат озабоченный голос, – вам плохо, мой господин?

Потрясенный Паломбара посмотрел на говорившего. Это был капитан корабля, которому он еще даже не заплатил, посчитав, что это обеспечит его лояльность.

– Они увели твой корабль, – хрипло сказал легат, протянув руку, чтобы указать на удаляющееся судно, которое становилось все меньше и меньше.

– Нет, господин, – с удивлением возразил капитан, – мой корабль вон там, ожидает вас вместе с грузом.

– Но я только что видел епископа Виченце на борту. – Паломбара снова указал в сторону моря. – Вон там!

Капитан приставил ладонь ко лбу и проследил за взглядом легата.

– Это не мой корабль, господин. Это судно капитана Дандоло.

Паломбара зажмурился.

– Дандоло? Он взял ящик на свой корабль?

– Да, я видел у него на борту какой-то большой, тщательно упакованный ящик, ваше высокопреосвященство. Несколько футов высотой и шириной, как вы и говорили.

– Его принес епископ Виченце?

– Нет, господин, капитан Дандоло привез его лично. А вы по-прежнему собираетесь плыть в Рим, ваше высокопреосвященство?

– Да, клянусь Богом, собираюсь!

Константин шел под палящим солнцем. Он направлялся навестить Феодосию Склерос, единственную дочь Николая Склероса, одного из самых богатых людей, вернувшихся в Константинополь из изгнания. Все члены этой семьи были непоколебимо преданы православной церкви и, следовательно, испытывали стойкую неприязнь к католикам и их стремлению захватить власть над Византией.

Феодосия вышла замуж за человека, который, по мнению Константина, был не достоин ни ее глубокого ума, ни, что гораздо важнее, выдающейся духовной красоты. Тем не менее, раз Николай, очевидно, был ее избранником, Константин относился к нему с той же учтивостью, какую оказывал любому мужчине, женатому на столь замечательной женщине.

Епископ застал Феодосию за молитвой. Он знал, что в этот час она будет одна и обрадуется ему как никому другому.

Женщина действительно обрадовалась и немного удивилась его приходу: обычно Константин отправлял ей записку, прежде чем прийти.

– Владыка Константин, – тепло улыбнулась Феодосия гостю, заходя в просторную комнату с классическими фресками, на которых были изображены вазы с цветами.

Феодосия не отличалась особой красотой, однако двигалась очень грациозно, а ее голос поражал богатством и глубиной. Слушать ее было истинным удовольствием.

– Феодосия. – Константин улыбнулся, и гнев, клокотавший в его душе, постепенно улегся. – Спасибо, что нашла возможным принять меня, хоть я не поинтересовался, удобно ли тебе это именно сейчас.

– Я всегда рада видеть вас, ваше высокопреосвященство, – ответила Феодосия, и это прозвучало настолько искренне, что Константин не мог усомниться в ее правдивости.

Стоявшая здесь, в прохладной сумрачной комнате, женщина напомнила ему Марию, единственную девушку, которую он когда-то любил. Нет, внешне они не были похожи. Мария была настоящей красавицей. Во всяком случае, Константин помнил ее именно такой. Правда, тогда они были еще совсем юными. Старшие братья Константина были красивы и напористы, они бахвалились своей силой и применяли ее – не всегда с добрыми намерениями.

Константина тогда как раз недавно оскопили. Его тело до сих пор помнило о перенесенном страдании: это была не только физическая боль, но и стыд, и душевные терзания. Не то чтобы боль была незначительной, но раны со временем зажили. К сожалению, с Нифонтом было совсем иначе. Он был младшим из братьев и не понимал, что с ним происходит. В его рану попала инфекция. Константин никак не мог забыть бледное личико Нифонта, когда тот лежал на кровати, на промокших от пота простынях. Константин сидел рядом с ним, держа за руку и все время разговаривая, чтобы брат знал: он не один. Нифонт был совсем еще ребенок, с нежной гладкой кожей и хрупкими плечиками. Он был сильно напуган. Когда Нифонт умер, он выглядел таким маленьким, словно и не мог никогда вырасти.

Братья скорбели по нему, Константин больше всех. Мария была единственной, кто понял, как глубоко ранила его эта утрата.

Да, Мария была самой красивой девушкой в городе. Все молодые люди хотели за ней ухаживать, однако она выбрала дерзкого, очаровательного Павла, старшего брата Константина.

Но потом, по никому не известной причине, Мария вдруг отвернулась от Павла и протянула руку дружбы Константину. Это были отношения, когда людям друг от друга не нужно ничего, кроме понимания, кроме радости делиться радостью и болью, а также новыми идеями и иногда, в редких случаях, искренним смехом.