Я перешла заводь вброд вместе с Сарканом. Вода доходила нам лишь до колена. На дне попадались мелкие круглые камешки. Вблизи Лесная королева казалась еще более странной и словно бы не вполне живой: губы ее приоткрылись, а вот грудь не вздымалась и не опадала. Ее как будто изваяли из дерева. Кожу покрывал еле заметный волнистый узор, словно дерево раскололи по всей длине и отполировали: светлые и темные полосы плавно сменяли друг друга. Саркан открыл склянку и одним быстрым движением влил огнь-сердце прямо ей в губы, а остатки разбрызгал по телу.

Королева резко открыла глаза. Платье ее занялось, занялись корни сердце-древа, занялись волосы, вокруг нее взревел столп огня. Саркан отдернул меня назад. Королева закричала — хриплым, яростным криком. Изо рта у нее вырывались дым и пламя, тут и там под кожей взрывались яркие вспышки, словно оранжевые звезды. Она корчилась на кургане под сплетением корней, зеленая трава стремительно выгорала. Вокруг королевы и под нею вздымались черные клубы. Внутри ее я различала легкие, сердце, печень — словно тени в горящем доме. Длинные корни дерева иссыхали, хрустели, оттягивались назад. Королева вскочила с земли.

Она развернулась к нам; она пылала как полено, что слишком долго пролежало в огне: ее кожа обуглилась до черноты, растрескалась, и оранжевое зарево просвечивало изнутри сквозь разломы; с кожи облетал бледный пепел. Волосы обвивали голову огненными потоками. Королева снова закричала: в горле у нее мерцал алый отблеск; язык превратился в головешку, а она все горела. Из нее тут и там струями било пламя, но прожженные места тут же затягивались кожей, словно молодой корой, и даже когда новую кожу снова обугливал неугасимый жар — ожоги опять исцелялись. Королева, пошатываясь, заковыляла к заводи. В ужасе наблюдая за нею, я вспоминала видение, открывшееся под чарами «Призывания»: озадаченность и ужас Королевы, когда она поняла, что оказалась в каменной ловушке. Дело не просто в том, что она бессмертна, пока ее не убьешь, — она вообще не умеет умирать.

Саркан зачерпнул из ручья горсть песка и гальки и швырнул в королеву, проговорив заклинание приращения; еще в воздухе песчинки разбухали и превращались в валуны и глыбищи. Камни впечатывались в нее, выбивая столпы искр — так бывает, если поворошить в очаге кочергой, — но даже тогда королева не рассыпалась пеплом. Она горела — и не сгорала. Она возрождалась. Она вошла в озерцо, опустилась на колени, погрузила в воду руки. Над ней с шипением заклубился пар.

Тоненький ручеек внезапно побежал по камням быстрее — словно понимал, что заводь нужно наполнить заново. Королева пылала и тлела даже под прозрачной журчащей водой; глубоко внутри ее рдел огнь-сердце и гаснуть отказывался. Она зачерпнула воды обеими руками и поднесла ее к губам. Вода вскипала и испарялась на ее обугленной коже. Королева подобрала один из валунов, брошенных в нее Сарканом, и резким толчком магии выгребла из него середину и сделала себе чашу.

— А ну-ка, вместе! — крикнул мне Саркан. — Не давай огню погаснуть! — Я вздрогнула и пришла в себя; я уже какое-то время завороженно наблюдала, как королева возрождается и горит одновременно. Я взяла Дракона за руку. — Полжит моллин, полжит тало, — тягуче произносил он, а я пела о пылающем очаге и о том, как раздувать пламя.

Позади Лесной королевы снова затрещали горящие корни; внутри ее опять разгоралось пламя. Яростно вскрикнув, она отняла чашу от губ. Глаза ее превратились в два черных колодца, заполненных огнем.

Со дна реки взметнулись вьющиеся стебли и оплели нам ноги. Я была босиком и смогла стряхнуть их, но они зацепили шнурки Саркановых сапог, и он рухнул в воду. На него тотчас же накинулись новые ползучие плети — обвили руки и потянулись к горлу. Я погрузила руки в воду, крепко ухватила вьюны, произнесла «Аракра!» — и по стеблям побежала жгучая зеленая искра. Лозы отдернулись, а у меня заныли пальцы. Саркан по-быстрому оттараторил простенький заговор и высвободился, так и бросив сапоги в воде. Мы выкарабкались на берег.

Повсюду вокруг нас пробудились сердце-древа: они трепетали и раскачивались, шелестели и перешептывались, охваченные общим горем. Лесная королева отвернулась от нас. Она все еще использовала чашу — пила сама и поливала водой пылающие корни раскидистого сердце-древа, пытаясь загасить огонь. Веретенка понемногу тушила в королеве пламя; ее угольно-черные ноги, глубоко погруженные в заводь, больше не горели.

— Дерево, — прохрипел Саркан, поднимаясь на ноги; на его шее точно ожерелье обозначились жгучие алые следы от шипов. — Королева пытается защитить его.

Стоя на берегу, я посмотрела наверх: вечерело, воздух был дутен и влажен.

— Калмоз, — сказала я небу; облака уже сходились надо мною плотной грядой. — Калмоз. — Начался моросящий дождик, по воде забарабанили капли.

— Эй, мы разве пытаемся затушить огонь?! — резко вскинулся Саркан.

— Калмоз! — воскликнула я, воздела руки и призвала с неба молнию.

На сей раз я знала заранее, что произойдет, но это не значит, что была готова: к такому не подготовишься. Молния снова заслонила собою весь мир — на один-единственный кошмарный миг погрузив меня в слепящее белое безмолвие, — а затем вырвалась у меня из рук, взревела громом и обрушилась на могучее сердце-древо — ударила в самую его середину.

Эта мощь крутнула меня на месте и отшвырнула назад. Оглушенная, я упала — оказавшись наполовину в воде, ощущая под щекой камешки и траву. Надо мною раскачивались золотолистные ветви. Я одурела, ослепла, оглохла. В мире воцарилась странная тишина, но даже сквозь войлочную глухоту я слышала нарастающий жуткий крик ужаса и ярости. Трясущимися руками я кое-как приподнялась. Сердце-древо пылало, все его листья объяло пламя, кора почернела: молния ударила в одну из громадных ветвей, отходящих ниже по стволу, дерево треснуло — от него грозила отломиться почти четверть.

Лесная королева кричала. Словно повинуясь инстинкту, она схватилась за дерево, пытаясь втолкнуть отломанную ветку на место, но руки королевы все еще горели; там, где она прикасалась к коре, снова занималось пламя. Королева отдернула ладони. Из земли выхлестнулись плети плюща и поползли по стволу, туго обвивая его, пытаясь скрепить и не дать распасться. А королева развернулась и зашагала через озерцо ко мне. Лицо ее исказилось от бешенства. Я попыталась встать на четвереньки, дрожа всем телом, понимая: не сработало! Мне не удалось нанести королеве смертельную рану, даже если я почти уничтожила дерево. Сердце-древо не было каналом ее жизни.

Молния отшвырнула Саркана к деревьям; он, пошатываясь, поднялся на ноги. Его собственная одежда была опалена и дымилась. Дракон указал на ручей.

— Кердул форинган, — произнес он. Я едва слышала его голос — скрипучий и резкий, как жужжание шершней. Ручей дрогнул. — Туал, кердул, — и берег осыпался. Речушка немножко подумала, медленно изменила направление — и побежала по новому руслу, прочь от заводи и пылающего дерева. Над озерцом заклубились горячие клубы пара: вода испарялась.

Лесная королева стремительно обернулась к Саркану. Она простерла руки — и над водой взметнулись новые растения. Она сжала стебли в кулаках, потащила их наружу — и швырнула ими в своего недруга. Еще в воздухе зеленые плети разбухли и удлинились; они навалились на Саркана, утолщаясь, обвились вокруг него, оплели руки и ноги и повалили его на землю. Я попыталась встать. Руки у меня саднило, в нос набилось дыма. Но королева уже настигла меня — она казалась ожившей глыбой угля, клубы дыма и густой пар по-прежнему окутывали ее плотным покровом. Она схватила меня — я завизжала. Я чуяла, как тлеет моя собственная плоть и обугливается там, где она вцепилась мне в плечи.