Пилоты – пара ковбоев: один из Англии, второй из Австралии – пригласили меня занять свободное место в своей кабине. Если бы я знал, что они на протяжении всего полета будут спорить о крикете, я бы отклонил их приглашение.

На стоянку самолетов подъехал грузовик из галереи Уффици, и ящики с зеркалами перешли от двух ковбоев к трем музейным кладовщикам. Груз за считаные минуты был перемещен подъемным краном из недр самолета в машину.

Как, наверное, и каждый город на земле, Флоренция сама по себе является произведением искусства, но мне не доставило большой радости видеть ее снова. Последний раз я бродил по улицам Флоренции вместе с Биллом, и меня вновь охватило запоздалое раскаяние из-за того, как несправедливо я относился тогда к своему приемному отцу.

Грузовик въехал в город, когда уже смеркалось. Двигаясь по узким улочкам, мало изменившимся за последние пять веков, он в конце концов остановился у огромных дубовых дверей, которые я смутно помнил. Мастерские, занимавшие отдельный участок территории музея, представляли собой ряд старых подвалов и складов с каменными стенами толщиной шесть футов: некогда они служили хранилищами запасов зерна и вин семейства Медичи.

Видеокамеры держали под наблюдением каждый дюйм улицы. Дубовые двери наконец открылись, и грузовик въехал в просторную зону обеспечения безопасности. Я вылез из кабины и рассматривал высокотехнологичные пульты управления, группы вооруженных охранников, стойки с мониторами, системы охранного видеонаблюдения и массивные стальные двери, преграждавшие вход в другую часть здания. Это место мало напоминало то, которое я посетил много лет назад. Однако удивляться не приходилось: в начале девяностых террористы взорвали в галерее Уффици бомбу и администрация музея не могла больше рисковать.

Подошли два охранника и сняли ручным сканером отпечатки пальцев у кладовщиков и шофера. Хотя эти люди знали друг друга долгие годы, охранникам пришлось ждать, пока центральная база данных не подтвердит личность проверяемых, чтобы можно было открыть стальные двери. Когда грузовик с зеркалами исчез внутри, появился мужчина в костюме, который распорядился, чтобы меня сфотографировали на пропуск, выдаваемый службой безопасности. Мужчина сказал, что директор со своими сотрудниками ждут меня.

Приколов пропуск к моему пиджаку, охранник стянул ремешком вокруг моей лодыжки волочащийся по полу медный провод, чтобы через него заземлялось все статическое электричество с моей одежды и обуви. Эта мера предосторожности предотвращала риск искрения. Больше всего, если не считать ограбления и террористических актов, в мастерской опасались даже самой малой вспышки, способной воспламенить летучие химикалии, используемые для реставрации.

Галерея Уффици специализировалась на восстановлении больших полотен и фресок, и, хотя со времени моего предыдущего визита многое изменилось, директор сказал мне по телефону, что у них сохранились огромные фотографические пластины и ванны для химикалий. Именно это очень скоро определит дальнейшие перспективы моей миссии.

Мужчина в костюме провел меня к лифту, мы спустились на шесть этажей вниз, и я оказался в помещении, напоминавшем конференц-зал: четыре стены из матового стекла, длинный стол, по одну сторону которого перед компьютерными мониторами, подсоединенными ко множеству жестких дисков, сидели два технических специалиста.

Три женщины и полдюжины мужчин встали со своих мест, приветствуя меня. Один из них, назвавшись директором мастерской, протянул мне руку. Он показался мне на удивление молодым, но его длинные волосы были совершенно седыми. По-видимому, сказывался постоянный стресс из-за риска повредить бесценные произведения искусства. Он сообщил, что через несколько часов после нашего первого разговора люди, собравшиеся здесь, разработали стратегию снятия изображения с зеркал. Такая попытка может быть сделана, но надежды на успех очень мало.

– Впрочем, – добавил он с улыбкой, – иногда даже реставраторы произведений искусства способны творить чудеса. Вы готовы?

Я кивнул, и он щелкнул выключателем. Четыре стены – как я полагал, сделанные из матового стекла – оказались совершенно прозрачными. На самом деле это было так называемое жидкокристаллическое, или умное, стекло, в котором электрический ток перегруппировал молекулы, сделав его прозрачным.

Мы стояли внутри подвешенного в воздухе стеклянного куба, глядя вниз на удивительное помещение: большое, как футбольное поле, почти шестидесяти футов в высоту, снабженное белым сводчатым куполом и очень древнее. Внутри его находились казавшиеся маленькими в этом обширном пространстве гидравлические лифты для монументальных статуй, портальные краны для подъема и спуска картин, написанных масляными красками, ванны для обезжиривания и очистки, достаточно вместительные даже для обелиска, паровая баня для удаления с мрамора и камня векового налета глубоко въевшейся грязи. Бесшумно двигались работающие от аккумулятора вильчатые погрузчики, небольшие мобильные краны, сновали туда-сюда десятки смотрителей и реставраторов в белых медицинских халатах. Да, эта мастерская производила сильное впечатление – лично я видел нечто подобное лишь в НАСА.

Почти прямо подо мной очищали от загрязнения картину Тициана, а рядом группа реставраторов трудилась над бронзовыми дверями работы Бернини, которые я когда-то видел в Ватикане. Но особенно меня заинтересовали несколько панелей, соединенные между собой без швов и прикрепленные к одной из стен. Изготовленные из огромных фотографических пластинок, которые используются при реставрации, эти панели были помещены сюда то ли чтобы пробуждать вдохновение, то ли в качестве напоминания о великой миссии реставрационной мастерской.

На этих панелях имелось изображение «Тайной вечери» Леонардо да Винчи: в натуральную величину и столь живое, словно фреска была создана вчера. На мгновение мне вдруг показалось, будто я каким-то чудом перенесся на пять столетий назад и оказался в Санта-Марии делле Грацие, главной церкви доминиканского монастыря в Милане, и одним из первых в мире увидел шедевр великого Леонардо.

Директор мастерской, надев беспроводные наушники, кивнул на две позолоченные рамы, стоящие у стены. Зеркала были извлечены из них и сейчас свисали с крюка мостового крана. Мы наблюдали, как он опустил их в резервуар с синей жидкостью – растворителем, который, как надеялись, отделит от стекла фотопленку, не повредив ее. Если не удастся этого сделать или если азотнокислое серебро разрушится, мы все можем расходиться по домам.

Почти мгновенно большой шатер опустился на резервуар, затемнив его.

– Если получится отделить нитрат серебра, его надо будет обработать, как негатив пленки. Он не должен подвергаться воздействию света, – пояснил директор.

Меня мучили сомнения. Есть ли надежда на успех? Да, в Уффици была отреставрирована мраморная пьета Микеланджело «Оплакивание Христа», после того как некий безумный австралиец повредил ее молотком. Но даже эти люди не верили, что можно добыть изображение из старых зеркал.

Директор прижал головной телефон к уху, мгновение слушал, а затем повернулся к остальным: