сорок втором он смог вернуться к оперативной работе, но последствия твоей «заботы» о нем останутся на всю жизнь. А как вернуть тех, кто по твоим писулькам был расстрелян? Как ты оправдаешься перед их семьями? Подними голову и смотри мне прямо в лицо, Кротов! — впервые назвал собеседника по фамилии генерал.

Кротов вздрогнул, как после удара. Брови нахмурились, он часто заморгал — вот-вот расплачется. Но поднять голову на генерала не мог. Как в детстве, поочередно потер глаза кулаком, потом сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, собрался с силами и поднял взгляд на генерала.

— Я был убежден в своей правоте, и к тому же мне докладывали об этих людях. Я верил полученным данным. Не мог не верить. Я не писал доносов. Это были служебные записки. Я обязан был докладывать. Меня обманули.

— Кто тебя обманул, сволочь? Это ты требовал от своих холуев собирать материалы на всех. Даже начальника особого отдела ты, мразь, обвинил в предательстве. А ведь этот человек погиб, спасая детей и жен комсостава. Жизнь твоей жены и твоего сына в том числе!

— У меня больше нет ни жены, ни сына. Они отказались от меня после войны. Жена оформила развод, а сын поменял фамилию на фамилию матери. У меня не осталось семьи и вообще никого и ничего не осталось.

— А как ты хотел? Вспомни, что ты делал с сорок первого по сорок четвертый? Ты сдался в плен и сидел в концлагерях, пока те люди, которых ты облил помоями, воевали. Те из них, кому удалось уцелеть. А когда тебя в конце сорок четвертого освободили, ты вполне справедливо десятку отбарабанил в наших лагерях за предательство и трусость.

— Я попал в плен без сознания, после контузии… Я не сдавался добровольно! Меня ранило и контузило в бою. Я не сотрудничал с фашистами, я был в лагерном Сопротивлении! Есть люди, которые могут это доказать. Меня постоянно бросали в карцер, я пытался бежать, но меня догоняли, били и опять бросали за колючую проволоку.

— Точно так же, как до войны ты отправлял за колючую проволоку, а еще чаще к стенке преданных Родине офицеров. Смотри мне в глаза, Кротов. Уж не считаешь ли ты, что твои мучения в гитлеровских лагерях и десятилетняя отсидка в ГУЛАГе снимает с тебя ответственность за твою сволочную подлость? Тебе показать копии твоих доносов? Они все у меня подшиты в особую папку. Ты обвинял в измене и предательстве людей, которые еще до войны вели незримую войну по ту сторону границы. Сохранились твои рапорта о зачислении в разведшколу и отказы в связи с профессиональной непригодностью. Получив их, ты стал подло мстить тем, кто умел работать и честно выполнял свой служебный долг. Ты просто мстил за собственную бездарность, сволота! Подними голову, я сказал!

Кротов затравленно посмотрел на генерала. Слова сыпались на него, как плети. Все существо его трепетало, словно ему грозила опасность, от которой невозможно было спастись. Руки дрожали, сколько он ни пытался унять дрожь. Он уже не мог удержать слез, плохо выбритые щеки стали влажными.

— И в каком это лагерном Сопротивлении ты был? Может, пояснишь? Почему тебя не повесили, не сожгли в печи, не расстреляли после побега? Чем ты докажешь свою непричастность к сотрудничеству с нацистами?

— Но я. Я десять лет провел в ГУЛАГе, вы же знаете! Меня проверяли и перепроверяли все, кто только мог. Я исписал горы бумаг, рассказывая обо всем, что было в плену. Они вызывали сотни людей для доказательства моей невиновности. Я не предатель и не пособник!

Голос Кротова окреп. Он с обидой защищался. Спина выпрямилась, голова вскинулась, взгляд был направлен в лицо генерала. Желваки играли под кожей, руки рефлекторно сжались в кулаки.

— А ты меня глазами не прожигай, паскуда! — усмехнулся генерал. — Я этот твой взгляд еще с тех пор помню. Зацепило, что в предательстве и сотрудничестве с врагом тебя обвинил? А как сам ярлыки на людей навешивал и на распыл к своим же отправлял?! К своим!!! К своим, твою мать!!! Тебя фашисты головой об стену били, а ты своих на истязания сбагривал!!! Фашисты на то и фашисты, чтобы издеваться. А ты все тонко планировал, собирал любую информацию, не брезговал совершать должностные преступления, нарушал режим секретности, чтобы склепать очередной приговор на честных коммунистов и патриотов Родины. Ты записал в нацисты германского коммуниста Маркуса Вернера, который входил в один из боевых отрядов Тельмана. Он провел под следствием более трех лет, пока один из следователей не вчитался в его анкету и не увидел, что он еврей и практически вся его семья погибла в Германии в тридцать пятом году. А Гриша Смитров, он же Генрих Шмидт? Прошедший оперативную и боевую школу, герой войны в Испании, дважды приговоренный нацистами. Что ты о нем понаписал? Он уже был приговорен к расстрелу, и только воссоздание особых групп и партизанских отрядов осенью сорок первого спасло его и многих других. Так кто же ты после всего этого? А что касается твоего освобождения через десять лет отсидки…

Приговор-то был двадцать пять лет за сдачу в плен и за сотрудничество с врагом.

— Это несправедливый приговор! Меня освободили в пятьдесят четвертом году, и я продолжаю добиваться пересмотра и реабилитации. Я сам в плен не сдавался и с гитлеровцами не сотрудничал!

— Запетушился! Тебя выпустили в пятьдесят четвертом по амнистии после смерти Сталина, а не потому, что с тебя сняли обвинения. У меня собраны все документы по твоему делу. Так же, еще раз скажу, как и все документы по твоим сучьим подвигам до войны. Ты сможешь посмотреть в глаза матерям, женам, детям тех, кого оболгал, оклеветал, на кого состряпал доносы, чью жизнь и честь ты растоптал и уничтожил? Отдать приказ моим ребятам провести тебя по адресам, где живут эти люди? Что ты им скажешь? Чем оправдаешься? Все они получили справки о посмертной реабилитации в связи с отсутствием состава преступления. А ты тут как уж на сковородке завертелся. Что, несладко в шкуре незаслуженно обвиненного в преступлении, которого ты не совершал? Но ты сам ставил людей в такое положение, чего ж теперь ерепенишься, сволота?

Генерал строго смотрел на Кротова. В нем не было жалости к этому некогда властному, хитрому карьеристу. Кротов искалечил десятки судеб и теперь пожинал ответную жестокость репрессивного аппарата громадного государства. До войны он возглавлял партийную организацию одного из секретных ведомств страны. Зависть и месть стали его амплуа.