простить тебе всю довоенную мерзость, я однозначно могу констатировать — в военное время ты не был предателем Родины и не был нацистским пособником. У меня есть все необходимые документы для доказательства этого факта.

Кротов с непонятным, почти детским чувством удивления слушал слова человека, который несколько минут назад был готов раздавить его. Руки в защелкнутых наручниках перестали дрожать, он весь превратился в слух.

— Практически все, кто был с тобой в лагерях, и германских, и наших, готовы поручиться за тебя.

Генерал сделал знак, и один из его помощников освободил руки Кротова. Тот задумчиво потирал запястья и непонимающе смотрел на хозяина кабинета.

— Жена ушла от тебя не после войны, но ты этого не знал. Еще в сорок первом она столкнулась с женой одного из тех, кого ты отправил на расстрел. Она оформила развод, отправила сына в детдом для детей офицерского состава и ушла на фронт. Была военврачом, к концу войны стала начальником госпиталя. Сегодня она доктор наук, профессор, заместитель директора одного из медицинских научных центров в Москве. Сын взял фамилию матери и доблестно служит после окончания военного училища. Вот так, Иван, иногда складываются обстоятельства. А наша встреча обусловлена тем, что мне было поручено изучить в числе многих и твое дело после твоих писем в инстанции.

Кротов ловил каждое слово. Обуревавших его чувств — гнева, страха, отчаяния — словно бы и не было. Теперь разговор выглядел так, будто встретились два фронтовика и вспоминают пережитое. Ну, почти так. Кротов перестал замечать сотрудников в штатском, а вместо грозного генерала видел молодого начальника специального отдела в пошитом за границей шикарном костюме и щегольском галстуке, перехваченном золотой заколкой, из нагрудного кармана пиджака элегантно выглядывает платочек.

— Саша. — прошептал, а скорее простонал Кротов и тут же опомнился. — Простите, Александр Генрихович. — Но эмоции захлестывали. — Я. мне. — Он не договорил, чудовищный стыд душили все его существо, и плечи по-детски подрагивали от безудержного беззвучного плача.

Взяв себя в руки, Кротов продолжил:

— Я. я не мог ожидать от вас такого, особенно после того, что сделал по отношению к вам. Как же мне дальше жить, товарищ генерал? — Он поднял еще не просохшие глаза на генерала.

Тот молча взял со стола толстую кожаную папку, открыл ее и вытащил плотный лист сероватого цвета.

— Здесь те, кого репрессировали по твоим доносам. — Он протянул лист Кротову.

Около двух десятков фамилий с дополнительными данными о членах семей. Большинство фамилий были зачеркнуты толстым красным карандашом.

— Все они расстреляны, Иван, — сказал генерал. — Красным вычеркнуты те, у кого не осталось ближайших родственников. Ты и сам знаешь, что семьям пришлось нелегко. Все они пережили позор как члены семьи «врагов народа», многие незаслуженно отсидели в лагерях и тюрьмах. Из всего списка только шесть семей уцелели. Так что настало время искупить свою подлость. А сделать это можно, помогая тем, кто остался в живых. Добиваться полной реабилитации, сделать так, чтобы дети оболганных получили возможность достойно жить. Этим ты и будешь заниматься! Тебя приведут в порядок, и завтра в десять мы снова встретимся. Тебе многое и многих придется вспомнить, восстановить в памяти множество фактов. Это может стать маленьким шансом для тебя обрести хотя бы тень человеческого достоинства, ведь не сломался же ты в плену. А чтобы ты малодушно не накинул на себя петлю или не выпрыгнул из окна, в ближайшее время придется тебе пожить в соответствующем помещении нашего ведомства. До десяти часов утра тебе будет чем заняться и над чем поразмыслить.

Кротов боялся дышать.

— Есть еще кое-что для тебя сегодня. — Генерал подошел к окну и кивнул кому-то. — Иди сюда, Иван Порфирьевич.

Кротов подошел и близоруко прищурился. Бумага в его руках задрожала, и он чуть не смял ее. Там, внизу, у черных машин он увидел. Он увидел женщину, еще не потерявшую былой красоты, в элегантном плаще и модной кокетливой шляпке. Рядом с ней стоял молодой высокий капитан. Женщина подняла голову, посмотрела на Кротова умными карими глазами и махнула рукой. Кротов вздрогнул как от удара током и приник к оконному стеклу, глотая накатившие слезы.

Сашенька. Два эпизода судьбы

— Вас ждут, — прозвучало в приемной.

Девушка встала, привычным жестом поправила безупречно сидящую гимнастерку и шагнула к большой двери, которую уже предупредительно открыл секретарь.

Кабинет начальника управления был обставлен красивой массивной мебелью, на стенах — официальные портреты вождей. Сиденья кресел с резными ножками обтягивала толстая кожа, столы, как и положено, затянуты зеленым сукном. В дубовых шкафах по стенам хранились плотно завязанные папки, а в них — бумаги с государственными секретами. Высокий потолок украшала бронзовая люстра, чей свет был немного тускловат, но его недостаток компенсировала настольная лампа на мраморной ножке.

Плотно прикрыв за собой дверь, девушка вытянулась по стойке смирно и уже готова была начать рапорт, но хозяин кабинета жестом остановил ее и молча указал на место за столом, где уже сидели начальники отделов.

— Товарищ Николаева, вам предстоит очередное ответственное задание за линией фронта. На этот раз мы отправим вас под фамилией ваших родственников по отцу — Николайнен. Биография ваша будет откорректирована, легенду мы подготовили, а от вас требуется подтянуть кое-какие научные дисциплины — они вам пригодятся.

Девушка понимающе кивнула, затем скосила глаза на своего начальника отдела, которого в управлении побаивались. Перехватив ее взгляд, тот в ответ мягко улыбнулся, словно хотел подбодрить.

— Вам предстоит внедриться в очень серьезную организацию нацистской Германии, — продолжил генерал. — Еще раз подчеркну, чтобы вжиться в роль, которую вам предстоит сыграть, придется подналечь на науку. Нам, товарищ Николаева, крайне важно знать все, что происходит в этом закрытом ведомстве. Оно занимается научными разработками, но курируется лично рейхсфюрером СС Генрихом Гиммлером и начальником СД Рейнхардом Гейдрихом. Вопросы есть?

— Никак нет!

— Отлично. Прорабатывайте вопрос и жду на доклад вместе с вашим начальником через пять суток.

Времени до отправки оставалось не так много, и Сашенька Николаева сразу после совещания углубилась в работу.

Лето 1941 года было крайне тревожным. Танковые колонны вермахта рвались вперед. Большие группы советских войск попадали в «котлы», Москва была в опасности, хотя все надеялись — ее не отдадут.

Карта на стене у начальника отдела пестрела разноцветными флажками и карандашными отметками. После очередной сводки он, мрачнея, делал пометки в толстом рабочем блокноте, а потом наносил на карту новые стрелочки и линии.

Подготовка к заданию шла, однако, своим чередом, а несколько рабочих проверок и консультаций с начальником управления