запер за собой калитку и дверь. В тёмной прихожей, не зажигая света, разулся и босиком, неся ботинки в руках, поднялся к себе. И только, закрыв за собой дверь, включил свет. На столе стакан молока и тарелка с нежно-золотистым коржиком. Его ждали.

Андрей положил у двери сумку с книгами, быстро разделся, убрал свои вещи в шкаф и в одних трусах сел к столу. Что его кто-то увидит с улицы, он не боялся, хотя и не задёрнул занавески. Поздно уже, да и если увидят – не страшно. Вон у Серебрянки на пляже загорают каждый день. А в воскресенье там и шагу ступить негде. И все почти что нагишом, и никого это не волнует. А стакан надо отмыть, нехорошо, если присохнет.

Он взял посуду и по-прежнему в трусах и босиком пошёл вниз. Опять же не зажигая света, скользя, а не шлёпая босыми ступнями по полу, прошёл на кухню. Воду открыл еле-еле, чтоб не журчала. Вымыв стакан и тарелку – хотя, чего там мыть: ни соуса, ни жира – он поставил их на сушку и пошёл к себе. В душ он сходил после смены, так что сейчас вполне обойдётся. Теперь книги.

Андрей выложил на этажерку учебники и тетради, завёл будильник, быстро разобрал постель, скинул прямо на пол трусы и нырнул под одеяло. Всё, день закончен.

Он вытянулся на спине, привычно закинув руки за голову. Всё хорошо, всё спокойно, всё безопасно. В открытое окно тянет ночными запахами листвы и травы, где-то лениво взлаивают собаки, птицы уже умолкли. Завтра у него вторая смена, он с утра всё успеет. Школа послезавтра, он в первую, так что завтра надо всё к школе сделать. Что там у него? Русский, как всегда, историю он прочитал уже, математика. Ну, это всё легко. Ладно, можно спать. В воскресенье… в Царьград… нет, он уже два воскресенья пропустил, не ходил в церковь, надо будет сходить, а то переживают за него. Ладно, ему нетрудно, а им приятно. Они-то всё для него делают. Они… любят его. Теперь-то он это понимает. И жизнь у него теперь, как у всех. И семья… почти, как у всех. Ну, всё. Подвёл итог, убедился, что всё хорошо, теперь можно и спать.

Он потянулся, поёрзав спиной и ягодицами по простыне, сдвинул одеяло к груди, чтоб не давило. Если вот так, под такие мысли засыпать, то и сниться ничего не будет. И хотя ему ни Паласы, ни хозяева уже давно не снились, он старался засыпать так, как его учил Иван Дормидонтович, доктор Ваня. По правилам.

Внизу, в гостиной, отбили полночь часы. Обычно он у себя их не слышал, но сейчас так тихо… Да, а помолиться на ночь он опять забыл. Ладно, с утра двойную прочитает. Бог простит. Андрей улыбнулся, не открывая глаз. А может, он и в самом деле уже спал.

Работа, школа, да ещё хозяйство… Никогда ещё Крис так не уставал. Но усталость была приятной. И Люся на его отлучки совсем не обижается. Или просто не показывает своей обиды?

– Люся…

Они уже лежали в постели, и голова Люси на его плече.

– Да, Кирочка, – тихо откликнулась она.

– Люся, – повторил он и запнулся, подбирая слова. – Ты… тебе хорошо? Со мной.

– Ага, – счастливо вздохнула Люся.

И Крис решил больше не спрашивать. Если сильно приставать, то услышишь правду. А может, и впрямь… так положено. Чтоб жена мужа дома ждала, а не наоборот. И не то, чтобы он, как говорится, гулял на сторону. Всё ж по делу. И работа, и учёба… Повернув голову, он коснулся губами лба Люси.

– Спи, Люся. Ты устала, спи, отдыхай.

– И совсем я не устала, – ответила, не открывая глаз, Люся и хихикнула. – Что ты, Кирочка, от этого не устают.

– Хочешь ещё? – обрадовался Крис.

И, не дожидаясь её ответа, мягко повернулся к ней, дотронулся до груди. Но тело Люси уже засыпало, и он погладил её, успокаивая, усыпляя поглаживанием. Люся сонно вздохнула, обнимая его.

– Как хорошо, Кирочка. Как же мне хорошо, когда ты со мной. Я самая счастливая, Кирочка.

– И мне, – ответно выдохнул он, хотя она ни о чём его не спрашивала, наверное, потому, что уже спала, и Крис, засыпая, всё-таки договорил: – И мне хорошо. Я тоже счастлив, Люся.

Сонная тёплая тишина, дыхание Люси, её тело рядом, кожа к коже. На мгновение ему стало тяжело дышать, и Крис несколько раз широко открытым ртом схватил воздух, но позы не изменил, не потревожил Люсю. Он никак не мог до конца поверить, что Люся… что он и Люся вместе. Люся с ним, и он защитит её от всего. Здесь всё хорошо, к ним хорошо относятся. Он так боялся, что над ними будут… смеяться, вышучивать Люсину беду, но всё обошлось. В глаза никто ничего, а если что за спиной, то они же этого не слышат, а, значит, этого и нет. И на работе всё хорошо. Хоть у него и краткосрочные курсы, но Юрий Анатольевич согласился, чтобы он работал в хирургии. Ничего, за начальную школу он сдаст, с сентября пойдёт на трёхлетний курс за среднюю школу. А потом в институт. В Военно-медицинскую Академию, ВМА, там учился Юрий Анатольевич. И другие врачи. Через год он получит гражданство, и в Академию – она же военная, студенты под присягой – его примут. Всё будет хорошо…

…Он сидит напротив Юрия Анатольевича, стараясь не отводить глаз и в нарушение всех вбитых ещё в питомнике правил смотреть прямо в глаза, но его смелости хватает ненадолго, и он снова рассматривает разделяющий их стол.

– И что дальше?

Он молчит, но доктор Юра смотрит на него так, будто слышит его вопрос, и он нехотя спрашивает вслух.

– Что дальше, сэр?

Ответ неожиданный, так что он, забывшись, вскидывает глаза и смотрит открыто.

– Решай сам.

– Что, сэр? – потрясённо переспрашивает он. – Что вы сказали, сэр?

За такое доктор Юра должен его ударить, а не улыбаться. Он быстро опускает глаза, следя из-под ресниц за руками доктора. А доктор Юра говорит:

– Как тебе дальше жить, ты должен решить сам.

Он из последних сил сдерживается, чтобы не закричать:

– Я раб, мне нельзя решать!

Но он уже знает, что говорить этого не стоит. Всё равно ответ будет один:

– Рабство отменили, ты свободен.

Он уже слышал это, и не раз, но не верил. И сейчас не верит. Рождённый рабыней рождён рабом и всегда раб. Номер на руке,