Проходит Н. П. по улице; навстречу — три сарта. Едва разминулись, слышит брань и плевки себе вслед:

Остроумов их останавливает:

— Послушайте, вы меня дурно обозвали, а вы меня знаете?

Сарты поражены неожиданным обращением к ним на их языке.

— Нет, тюря…

— Я вас чем-нибудь обидел или оскорбил?

— Нет…

— Так почему же вы плюете мне вслед?

Молчание.

— Слушайте, я мог бы сейчас позвать вот того полицейского, и он отвел бы вас под арест! Вас бы присудили к наказанию за оскорбление русского чиновника. Но я этого не сделаю, а только напомню вам, что сказано в Коране…

И начал побивать их цитатами из Корана, порицавшими оскорбительные выпады против других людей. Сарты рассыпались в извинениях.

Свою политическую возню с сартами Н. П. вел идейно и добровольно. Поэтому для администрации он являлся почти незаменимым человеком, и это мешало Керенскому его съесть до конца.

В общем Н. П. был чистый и весьма порядочный человек, но в обществе его считали сухим, педантом — и над этими его свойствами часто подтрунивали.

Как педагог, он едва ли стоял высоко. Он был несколько теоретичен, поэтому скучен, и часто читал нотации, быть может — слишком часто. Поэтому приходилось слышать от бывших его питомцев критическое отношение к своему директору, но злобных воспоминаний слышать не приходилось.

Прошло много лет. Н. П., еще при нас овдовевший — его жена, Ольга Дмитриевна, была скромная, хорошая и любвеобильная женщина, смотревшая на мужа немного снизу вверх, — выслужил пенсию и возвратился в Россию. Но, должно быть, он, как и многие, был отравлен прелестью туркестанского солнца и, будучи уже стариком, стремился обратно в Туркестан, где к тому же остались почти все его дети.

Однако, ввиду водворившегося большевизма, сообщение с Туркестаном для частных лиц фактически стало невозможным. Как раз в это же время — дело происходило в 1920 году — пребывавший в Москве организационный комитет по устройству Туркестанского университета отправлял в Ташкент первый эшелон профессуры и их семейств, для чего мы раздобыли целый «санитарный» поезд.

Получив просьбу Остроумова о том, чтобы его подвезли этим поездом, мы дали ему знать, на какой станции он должен присоединиться к эшелону.

Но перед самым отходом поезда мы получили телеграмму от туркестанского правительства; в ней говорилось:

— Ввиду имеющихся сведений о том, что с поездом профессуры должен прибыть известный русификатор бывший директор Остроумов, правительство предупреждает, что в пределы Туркестанской республики Остроумов впущен не будет.

Туркестанское правительство тогда состояло — так как другой «интеллигенции» среди сартов и киргиз в ту пору не было — сплошь из готовившихся на должности народных учителей бывших семинаристов учительской семинарии, частью успевших окончить в ней курс, частью освободившихся от учения прямым переходом со школьной скамьи на роль советских сановников. Юные правители нашли соответственным свести таким способом счеты со своим бывшим директором.

Дать знать Н. П. было уже невозможно, и он узнал на промежуточной станции по пути поезда, что его, к сожалению, нельзя принять.

Тем временем в самом Ташкенте произошел неблагоприятный для данного дела случай с сыном Остроумова Николаем, служившим до революции военным чиновником. Большевики проделали в Ташкенте один из самых простых своих трюков: объявили «свободное беспартийное собрание», на котором каждый «безнаказанно» мог говорить на политические темы. На эту удочку попался молодой Остроумов и произнес речь, критикующую советский режим. Разумеется, он сейчас же попал в Чека, а в большевицкой газете писалось:

— Вот он каков — сын известного русификатора Н. П. Остроумова, который к тому же и сам пытался проникнуть в Туркестан!

Слышал я позже, что Н. П., еще неоднократно просившемуся в Туркестан, это под конец было разрешено.

О другом видном педагогическом деятеле того времени В. Ф. Ошанине было упомянуто уже в другом месте.

Владимир Петрович Наливкин, по роли инспектора народных училищ, пользовался в Туркестане репутацией ученого знатока края и хорошего вообще человека. И внешность говорила в его пользу: серьезный, вдумчивый, строго, как казалось, смотревший сквозь очки.

Позже Наливкин переменил учебное дело на службу в администрации и был назначен чиновником особых поручений при генерал-губернаторе. Он был привлечен к административному делу как ученый знаток местного населения.

Вскоре затем он получил пост помощника военного губернатора Ферганской области и неоднократно заменял в Фергане губернатора.

По выходе в отставку он был избран от русского населения Туркестана в число членов Государственной думы. Здесь и произошел совершенно неожиданный скандал: бывший вице-губернатор объявил, что он займет место среди социалистов-демократов. В немногочисленной тогда социал-демократической партии, точнее — большевицкой партии, он стал лидером…[359] Об этом в свое время много писалось и много говорилось. Слишком парадоксальным для царского времени было это политическое сальто-мортале. Отмечался в печати и тот жалкий вид, который представлял собою осанистый по внешности бывший вице-губернатор, лидерствуя в компании, ни в какой мере для него не подходящей[360].

Этим фактом очень возмущались супруги Шатиловы, его родственники. Марья Петровна Шатилова (мать начальника штаба, в армии барона Врангеля, П. Н. Шатилова), родная сестра Наливкина, была замужем за Н. П. Шатиловым, помощником наместника на Кавказе. Кажется, перед посторонними Шатиловы даже не хотели говорить об этом своем родстве, но со мною, лично знавшим В. П. Наливкина, они откровенно высказывали по этому поводу свое негодование. Я за него заступался, помня личную честность Наливкина, но, конечно, психологически все это оставалось малопонятным.