они, обретя плоть и кровь, были видимыми существами. Все земное отодвинулось от нее, отчего она не всегда умела сказать, день ли теперь за стенами пещеры, ночь ли?.. Время для нее приобрело чуждое ему свойство недвижения, отчего в серых камнях, обступивших пещеру, в прежние леты замечаемое разрушение, осыпание мелкого крошева, прекратилось, и малый сколок не соскользнет вниз, не прошуршит, сдирая с каменной стены моховую повязку. Удивительно еще и то, что ветер, раньше нередко залетавший сюда, пробившись сквозь горы, теперь точно бы запамятовал дорогу в эти места. В ближнем от пещеры ручье, куда Анастасия приходила с высоким глиняным кувшином, даже в весеннюю пору вода не утрачивала прозрачности и текла ровно и бесшумно, отчего и тут, под открытым небом, старица не утеривала найденного в душе, подолгу сидела, наблюдая за посверкивающими каменьями, густо обложившими дно ручья, и ей казалось, что там происходит что-то, свечение какое-то, притирание друг к другу, тихое и скользящее, не страгивающее глубинной природной сути. И она говорила с легким удивлением в голосе:

— Вот так и люди, укрепив душу, возьмутся за руки и пойдут, не отталкивая друг друга, но помогая. И будут их лица одинаково приветливы и светлы, и уж никакая сила не подвинет в сердцах.

Возле пещеры, свив гнездо на черном дубе, жила огромная серебристая птица. Она большую часть времени проводила на дереве, а если слетала с него, то бесшумно, словно бы опасаясь потревожить покой старицы, и всегда ненадолго, так что Анастасия иной раз думала, что птица не покидает гнезда. Она чаще пребывала в неподвижности, спрятав под крыло голову, и у старицы возникло ощущение, что и птице не чуждо сладостное созерцание. И теперь Анастасия старалась пройти мимо так, чтобы под ногами не хрустнула ветка, не расшевелилась трава. Нередко старица выносила ломоток черного хлеба, единственно чем и питалась, клала под дерево, и если первое время птица не обращала на это никакого внимания, затверделый сухой ломоток так и лежал нетронутым и день, и другой, то через седмицу птица уже не дичилась и принимала дар старицы, а если та появлялась близ дерева, худая, длиннорукая, в строгом черном одеянии, птица освобождала голову из-под крыла и глядела на нее мутновато-желтым неподвижным глазом. Меж ними протянулась незримая, но обеими ясно сознаваемая нить, они как бы начали понимать друг друга, улавливать малейшее движение души, и если с одной случалось что-то, способное потревожить в сердечном утверждении, то и другая чувствовала беспокойство и силилась сделать так, чтобы все вернулось на круги своя. Но внешне это не отражалось на них, не сдвигало укоренелое, обращенное к дальнему, неизбывному. Обращение к другому миру совершалось ими незримо, не прибегаемо к физическому действию, а передаваемо через им одним ведомые ощущения. Соединенность этих двух существ имела удивительное свойство, она подталкивала к чему-то возвышенному, ясному и мудрому, разлитому в природе, зримому, имеющим душу чистую и светлую, хотя бы и прошедшую через многие житейские невзгоды, которые оставили неизгладимый след в их судьбе. Однако и самый глубокий след, в конце концов, утрачивал свою изначальность, подчиняясь тому, что теперь жило в них, неистребимое, от Духа Святого.

Анастасия, растворившись в природе и понимая себя как бы восходящей к Божьему миру и всем сердцем принимая это свое понимание и ничего не ища более, сделалась неприметна в выражении чувств, обретших удивительную ровность и неуклоняемость в какую-либо сторону, и нередко забывала, кто она и что сохраняет в душе своей. Она не то чтобы вычеркнула все из прежней жизни, но отодвинула, приглушила протянувшееся от нее, чтобы отсюда не угрожала опасность отвлечения от того, чему она теперь отдавала дни и ночи. Сон ее стал короток и чуток, но даже и во сне она не утрачивала нить божественного разумения, которая от молитв. Многие из них были рождены душою ее, и она приняла их как если бы они принадлежали кому-то благостному и сиятельному, отчего и пришли на память… Да, память, сколь велика сила ее! Воистину нужно обладать особой душевной устроенностью, чтобы черпать из нее лишь надобное для очищения души. Но если бы Анастасия заботилась лишь о себе, то и стала бы что-то другое. Она молилась и о близких, чаще о тех, кто ушел из этого мира, так и не познав Христовой благодати. Она жалела их искренне, с той душевной самоотдачей, которая требует высокого чувства, ничем не запятнанного, истового. Нередко после этого она долго не могла обрести прежнее физическое состояние и была опустошена и ослаблена. Она молилась об отце и о братьях, покинувших земной мир нераскаянными, и просила за них у Господа, ибо не познавши истинной веры, они не ведали, что творили… И да воссияет над ними милосердие Божие и простятся им невольные грехи их!.. Но странно, и во время молитвы она не умела представить их облик, он точно бы растворялся, не успев ни в чем обозначиться. Истинно изреченное: «Тело есть слабый призрак и подняться ему только однажды, а до той поры пребывать во тьме неузнанну и неприкаянну».

В молитвах она просила за русские земли, чтоб минули их несчастья, обошли стороной. Она часто видела добрых и злых людей, кого знавала по давним летам, но опять-таки не в телесной оболочке, а как бы вознесенно над ними и совсем не противно их земному естеству. В тех душах она прозревала неприютность и старалась помочь им. И, кажется, помогала. Это определялось ею потому, как тело становилось вяло и предельно ослаблено молитвами, в то время как на сердце возжигалось.

К ней в келью почти никто не ходил, разве что монахини из ближнего монастыря, поднятого ею вместе с блаженным Видбором, забредут в пещеру и помолятся, а потом уйдут, неслышно ступая на холодные каменные плиты. Но Анастасия не чувствовала одиночества, как если бы ее постоянно окружали тени близких и дорогих сердцу людей. Вдруг да и мнилось старице, что подле нее и воздух более уплотнен, чем в каком-либо другом месте, и дышится тут легче.

— Видать, потому так плотен воздух, что насыщен моими молитвами, очищен ими.

Но говорила легко, как о чем-то мало значащем, и однажды сильно удивилась, когда услышала об этом и от монахинь. Ее удивление усилилось, когда к ней стали приходить возлюбившие Христа и просили благословения ее, но зачастую и исцеления. Это так смутило Анастасию, что она вдруг ощутила старческую немощь. Но и то благо, что немощь ушла, когда однажды посреди ночи Анастасия услышала тихий, от