дальних небес, голос. Сказано было, что отпущено ей помогать прислонившимся ко Христовой вере.

Анастасия брала из искряно-белого ручья воду, освящала и давала испить из кувшина тем, кто приходил к ней. И скоро в ближних землях узнали про дивную силу этой воды, вот-де она, коль скоро подается старицей болящему или находящемуся в разладе с собственной душой, излечивает, так что иной раз уже и смирившийся со своей горькой участью человек обретает в себе прежний дух. Через малое время слух про это добежал до самых дальних оселий, и потянулись к Анастасии отовсюду и подолгу жили возле ручья под чистым небом и дышали пряным лесным воздухом. Никто из людей, даже зимой ночуя в чуть отрытых землянках, не простужался, не болел, но укреплялся в духе.

Старица первое время была сильно подавлена тем, что порушилось ее одиночество. Однажды она пожаловалась настоятельнице монастыря, что вот-де люди мешают ее молитве. И в ту же ночь она увидела Матерь Божью во всем великолепии и сиянии, и сказала Матерь, что это крест ее. И нести его ей долго и многотерпеливо:

— И се говорю тебе, что от людей отрада душе твоей, очищенной от греховных помыслов.

Анастасия стала для всех как бы столпом света, и православный люд с душевным трепетом прикасался к худым одеждам ее, и точно бы легкий живительный ветерок посреди душного дня тут же опахивал страждующего, и тогда легче ему дышалось, и возрождалась надежда.

Анастасия потеряла счет летам, похожим один на другой, то ж дни и ночи, проводимые ею в молитвах и в стремлении, все более утверждающемся в ней, помочь ближнему. И она помогала, что-то вдруг открылось в ее длинных мягких пальцах, каждое прикосновение которых к пребывающему в немочи приносило ему заметное облегчение. Анастасия сначала не понимала этого, но время спустя осознала неземную чудодейственность рук своих и возблагодарила Бога. И, когда услышалось ей от Престола Всевышнего, что она должна пойти по русским землям и говорить людям о Христовой вере, она и дня не помедлила и спокойно ступила на тропу странствий. И теперь ее видели везде: в вятичах и в муроме, в дреговичах и в деревлянах, в кривичах и в полоте, но еще и в тех далях, куда не ступала нога русского человека. И всем она несла тихую радость души своей, принимаемую и самыми сильными без удивления, как если бы она была Посланец Божий. Удивительно и то, что сребристая птица, однажды опустившаяся на ближнее от ее кельи дерево, не покинула черницу и следовала за нею, куда бы она ни поспешала. Птица, коль скоро Анастасия заходила в селища, дожидалась ее в лесной ли чаще, взлетев на высокое дерево, в голой ли степи, но и там отыскивала верхнее место, чтобы видеть далеко. Было в птице что-то не от мира сего, она помногу дней и ночей ни к чему не притрагивалась, как если бы питалась Святым Духом, по седмицам не пила воды. И много лет спустя сохранялась память об удивительной птице, перейдя в сказания, и там, облачившись в словесные одежды, обретя новую жизнь. И я, грешный, услышал однажды в ближние дни занесенное из Владимирова времени от древней старухи, а они нет-нет да и встретятся в русских деревнях, как бы поломавшие своим упорством сущее, вознесшиеся над ним; пела старуха, не замечая меня:

«… И шла черница берегом тихим, и по лесу синему шла,

И птица вся в белом, невестой Христовой, летела за нею вослед.

И люди бежали за ними, и диву давались, коль скоро

В сиянии дня они исчезали, как будто взлетевши на небо».

И были слова в той песне удивительны и прозрачны, как бы сотканные из воздуха. Наверное, поэтому не удерживались в памяти, ускользали. И почему-то я подумал, что слова эти о великой старице, которая еще многие леты ходила по русским землям, осиянная небесным светом, и честной православный люд благоговел перед нею и чуть только касался сухими губами ветхих одежд ее. А скоро разнесся по Руси слух, что она уже не придет. Какой-то отрок из ближнего от Киева оселья видел, как старица приблизилась к Днепру и долго стояла на синем крутоярье и вглядывалась в надвигающийся сумерек, а потом вдруг покачнулась и едва не упала. Но тут подлетела к ней большая птица и приняла ее на крыло свое, и вознеслась, и скоро превратилась в малую серебристую точку, которая еще какое-то время плыла по мерцающему небу, а потом исчезла. Но след в небе остался, тонкий, искряно-белый, он и теперь виден, правда, когда посветлеет на сердце и в помыслах своих сделается человек чист.

21

Воротилось войско Великого князя в Киев, и сказал Анастас, настоятель храма Успения Пресвятой Богородицы, что надобно сотворить большой праздник в честь Победы, пусть де возликуют возлюбившие Христа в сердце своем. Но Владимир не поддержал его, а повелел раздавать по площадям хлебы и мясы из великокняжьих амбаров. Потом зашел в десятинную церковь и долго стоял у гробницы Ольги, глядя на нетленное тело ее чрез окошко, пробитое в мал-камне. Было на сердце щемяще, он шептал словно бы не его вовсе, но какие-то чужие слова, и были они мягкие и сквозящие, не удерживались в памяти, все же он понимал, что они нужны ему ныне, как если бы связывали с другим миром. Чудное зрилось: будто-де Ольга согласна с ним и внимает его словам, хотя он изливает душу как бы с нежеланием, даже с какой-то холодностью, так ему кажется, однако холодность чисто внешняя, там, в самой изглубленности слов, светло и грустно. А скоро услышалось Великому князю что-то мягкое и шелестящее, исходящее