– Понятно, – кивнул я. – Да, наверное, это разумно…

– Скажем так: практично, – вмешался Хэхэльф. – Если у хижины с барахлом не будет защитника, уллы, скорее всего, пойдут дальше, и тогда дело не ограничится всего одним убитым.

– Я оказался редкостным «счастливчиком», – продолжил Хатхас. – Моя семья переехала в Койдо, когда мне стукнуло четырнадцать лет. Так что на следующий год мне пришлось принять участие в жеребьевке. И жребий пал на меня… Если бы это случилось сейчас, я бы, пожалуй, не стал веселиться. Но тогда я был мальчишкой. Глупо звучит, но я был совершенно счастлив: судьба дала мне шанс стать героем, и мой отец мог пойти в задницу вместе со своими великими поучениями о том, как следует прожить жизнь. Будешь смеяться, но первое, что я сделал после того, как на меня пал жребий, – это послал его подальше! И мой грозный отец ничего не сказал в ответ. Он промолчал, поскольку я больше не был его сыном. Я был живым мертвецом, а мертвецами никто не смеет командовать, поэтому мне разрешалось все. Три дня, пока горожане строили хижину на побережье и свозили в нее мусор из своих кладовых, я был самым счастливым человеком в мире. Не могу сказать, будто я вытворял нечто из ряда вон выходящее – тогда мне просто не хватало воображения! – зато я знал, что могу сделать все, что взбредет в голову, и никто слова поперек не скажет. Таким счастливым я, пожалуй, уже никогда не буду, сколько бы курмды не съел за обедом… А потом меня привели к хижине, дали столько оружия, что я не мог удержать его в руках, и оставили в одиночестве… Хорошо быть мальчишкой! Мальчишки не боятся смерти, и в этом их великая сила. Когда появились уллы, я сражался с ними с таким же азартом, с каким тузил соседских ребят. Сейчас сам не могу поверить, но мне удалось уложить пятерых уллов. Четырех я подстрелил из лука, одного за другим, а пятого прирезал – и как только изловчился? Дело кончилось тем, что дядюшка Люсгамар оглушил меня своей дубиной, а потом сказал своим спутникам, что из такого мальчишки может вырасти великий воин, поэтому он заберет меня с собой и будет кормить, как собственного сына… Он до сих пор чувствует себя виноватым, что я вырос таким тощим: уллы считают, что худой человек – что-то вроде тяжелобольного. Но кормил-то он меня на славу, просто комплекция у меня такая тщедушная!.. Одним словом, я очухался уже на улльском корабле. Подумал: вот сейчас они меня будут убивать. Но вместо этого мне тут же принесли котел похлебки из сала халдобы, а потом появился дядя Люсгамар и спросил, не буду ли я так добр научить его сыновей хорошо стрелять из лука? Дескать, ему очень понравилось, как я стреляю… Сам понимаешь, он тут же купил меня с потрохами: когда тебе всего пятнадцать лет и вдруг такой здоровенный дядя смотрит тебе в рот и просит научить чему-то других таких же здоровенных дядь, начинаешь думать, что жизнь удалась… Наверное, поэтому я у них так хорошо прижился!

Уллы тем временем начали веселиться по-настоящему. Один из них, как мне показалось, самый старший в компании, забрался на стол и выкидывал там отчаянные коленца, нечто среднее между твистом и гопаком, если вы способны вообразить, как это выглядит. Остальные приплясывали вокруг стола, ритмично хлопая в ладоши, и хором пели: «Чуб-чуб-чуб-чуб-чуб – Чубарага! Люс-люс-люс-люс-люс – Люсгамар!» Они без конца повторяли этот незамысловатый текст, так что у меня была возможность выучить его наизусть. Боюсь, чего мне никогда не удастся, так это его позабыть…

– Это песня о твоем дядюшке Люсгамаре и его брате? – полюбопытствовал Хэхэльф. – А почему в ней не упоминаются все остальные?

– Экий ты темный! – хмыкнул Хатхас. – А может, ты тоже демон?

Хэхэльф шутливо ткнул его кулаком в подбородок. Через мгновение эти двое уже катались по полу, как разыгравшиеся щенки. Впрочем, тузили друг друга они вполне по-настоящему, только в отличие от классической, эта драка сопровождалась не надрывной руганью, а хохотом противников. Никто, кроме меня, не обращал на их потасовку внимания: уллы продолжали петь и плясать, а прочие посетители трактира почти с благоговением наблюдали за этим незабываемым зрелищем.

– Эй, Хатхас, ты не слишком усердствуй, – наконец сказал я. – Мне с этим парнем еще до Альгана добираться!

– Это кто еще не должен усердствовать! – промычал Хэхэльф откуда-то из «центра циклона». – Не бзди, Ронхул, я его в два счета сделаю!

Лишь четверть часа спустя эти двое угомонились и снова уселись за стол, красные, встрепанные и счастливые. Драгоценный шлем рыжего мирно успокоился под столом – как я понимаю, хозяину было глубоко наплевать на его участь.

– Так что там, собственно, с этой улльской песней? – с любопытством спросил я. – О чем они поют, если не о себе?

– Они поют о Чубараге и Люсгамаре, – пояснил Хатхас. – Но не о тех Чубараге и Люсгамаре, которые присутствуют здесь, а о своих древних богах. Чубарага и Люсгамар – это пивные боги, а мои приятели просто получили свои имена в их честь. Считается, что Чубарага и Люсгамар научили первых уллов готовить курмду. Поэтому, когда уллы напиваются, они всегда поют хвалебную песню своим богам и танцуют благодарственный танец – вот и все.

– А что это за боги такие? Вроде Варабайбы? Они тоже живут вместе с уллами и дают им добрые отеческие советы? – заинтересовался я.

– Не говори ерунду! – строго сказал рыжий. – Никто не знает, где живут улльские боги. Известно только, что сами уллы уходят к ним после смерти. Каждый идет к тому богу, в честь которого назван… Если разобраться, дяде Люсгамару повезло: ему светит целая вечность пива, с таким покровителем, как у него, не пропадешь!

– Здорово, – улыбнулся я. – А что, кроме пивных богов, есть еще какие-то?

– Спрашиваешь! У уллов много богов, я сам всех не припомню. Есть Агум – бог гнева; Гома Гэйгоба, который научил уллов писать и считать; Гамбустыг – изобретатель замков и запоров, оберегающих от краж; Бэга-Бэга-Тыга, исцеляющая от недугов, Ныздынбыба, обитающая в горячих источниках; Олгом – бог праведного возмездия; Гардумба – покровитель щедрости и устроитель первых пиров; Шаробыльбах – бог трудного дня, покровительствующий тем, кто встает на рассвете… Да всех и не упомнишь![63]

– Здорово! – уважительно кивнул я и машинально отправил в рот еще кусочек курмды. Сколько я ее сожрал за этот длинный дурацкий день – описать невозможно! Впрочем, на пол я уронил еще больше, особенно в конце «фестиваля»…

Под вечер я окончательно перестал осознавать происходящее, зато преисполнился счастливой уверенности, что Мир, в котором я живу, – чудное местечко, окружающие меня люди – создания ангельской кротости, а я – самый замечательный парень на свете, пользующийся всеобщей любовью и заслуженным восхищением. Словесная каша, в изобилии вываливающаяся из моего рта, казалась мне сборником великих откровений, а плохо скоординированные телодвижения – исполненными совершенно особой величественной грации… Да уж, могу себе представить!

Если честно, так нажираться мне удавалось только в далекой юности, да и то нечасто, всего пару раз, когда шквал дармового коньяка обрушивался на стабильно голодный желудок… Смутно помню, что в конце праздника я отплясывал вместе с уллами, с энтузиазмом подпевая: «Чуб-чуб – Чубарага» и то и дело восклицая: «Йох! Унлах!» – в точности, как мой давнишний собутыльник Таонкрахт, будь он трижды неладен. Волосатые чудовища одобрительно отзывались о моих хореографических талантах, а Хэхэльф смотрел на меня дикими глазами: до сих пор он считал меня вполне приличным человеком – и вот, на тебе!