Внутри саркофага было темно и влажно, и Усатенко больше всего боялся потерять своих людей где-нибудь в неосвещенном лабиринте. Высокая радиация была повсюду, в некоторых помещениях они чувствовали покалывание в глазных яблоках, словно в них брызгали чем-то невидимым; в других стояли динамики, издававшие постоянный низкочастотный рев – предупреждение не задерживаться. Где-то строители из УС-605 развесили вдоль стен гирлянды ламп напряжением 36 вольт, установили телекамеры и следили за продвижением «партизан» со своих обшитых свинцом наблюдательных постов. Наконец, когда им дали команду работать в помещении прямо под реактором, где их дозиметры уже через минуту набрали максимум, Усатенко и его люди возмутились. Они зашли в помещение, но свернули камеру, наблюдавшую за входом, и спрятались в безопасном месте, пока не закончилось отведенное на работу время. У специалистов УС-605 ушло десять дней на то, чтобы поставить новую камеру. К тому времени Усатенко и его люди уже были в другом месте.

Выполнив 28 заданий в 3-м и 4-м энергоблоках, Усатенко провел в зоне 44 дня[1286]. Больших патриотов он там не нашел. Все, с кем он говорил, хотели поскорее набрать предельную дозу в 25 бэр и отправиться домой.

В сопровождении физика из Курчатовского института, который знал дорогу, и согнувшегося под тяжестью громоздкой телекамеры оператора Лев Бочаров, главный инженер завершающей вахты УС-605, пробирался в руины 4-го энергоблока к основанию для установки балки «мамонт»[1287]. Сначала они поднялись по лестнице, оторванной от стены взрывом и теперь висевшей в воздухе под причудливым углом. На отметке +24 свернули в темный коридор и побежали. Но чем дальше они продвигались, тем ниже становился потолок: они постепенно поняли, что идут по убежавшему Средмашевскому бетону. Ближе к концу темного коридора Бочарову и его спутникам пришлось нагибаться, а потом и протискиваться в просвет высотой 40 см, при этом каждый держал ноги того, кто был впереди. На отметке +39 они наконец увидели дневной свет: дыра выхода близко к тому месту, куда должна была сесть балка «мамонт». Оставив других позади, Бочаров побежал вперед по кучам мусора. Через три минуты он вернулся с большой дозой радиации – и с планом места.

С помощью крана Demag, батискафа, команды из 60 «партизан», отобранных за скорость и силу, и рыболовецкой сети, доставленной самолетом из Мурманска, Бочаров сооружал бетонную платформу, заливая раствором обломки с отметки +51. Серия наспех проведенных испытаний показывала, что это основание будет достаточно крепким, чтобы выдержать вес «мамонта». В десять часов вечера 1 ноября массивная балка была наконец установлена на место[1288]. В первый раз с начала ликвидации Ефима Славского увидели улыбающимся.

После этого работа стала продвигаться быстро: закрыв, наконец, смертоносную пасть реактора, бригады Средмаша установили систему вентиляции для стабилизации атмосферы внутри саркофага и вывели сеть датчиков температуры и радиации в только что дезактивированную комнату неподалеку, заполненную вычислительной техникой. До сих пор не удавалось найти никаких следов 180 т урана, исчезнувших из активной зоны реактора, и академик Легасов и другие ученые не исключали возможности новой цепной реакции[1289]. Поэтому внутри нового сооружения установили спринклерную систему, она должна была разбрызгивать раствор карбида бора и покрывать все пленкой, подавляя любую критичность, если та начнет появляться. Наконец, окна и крышу машинного зала 4-го энергоблока заложили стальными плитами, а западный край зала реактора подперли десятью стальными контрфорсами высотой 45 м[1290].

Когда Славский 13 ноября приехал еще раз осмотреть проект «Укрытие», саркофаг был почти готов – ужасное здание, состоящее из черных углов, зловещее, как средневековая фантазия о тюрьме для самого Сатаны. Это было выдающееся достижение, триумф техники над ужасающими условиями и новая вершина советской гигантомании: инженеры хвастались, что сооружение содержит 440 000 кубометров бетона, 600 000 кубометров гравия и 7700 т металла[1291]. Каждый день на его строительства уходило более 1 млн рублей – 1,5 млн долларов[1292]. Говорят, когда Славский смотрел на этот свой шедевр, бруталистский собор из бетона и стали, на глазах старика выступили слезы[1293].

Саркофаг стал последним достижением правителя огромной империи Средмаша[1294]. Неделю спустя предсовмина Рыжков вызвал Славского в свой кабинет в Кремле и потребовал написать заявление об увольнении. Ученый, как обычно, синим карандашом написал: «Я стал глух на левое ухо, прошу освободить». Этот свирепый прощальный укус выдавал чувства человека, который считал, что столько еще может дать. Славскому было 88 лет, через шесть месяцев должны были отмечать 30-летие его пребывания на посту главы Средмаша. Когда новость о его уходе дошла до Министерства среднего машиностроения на Большой Ордынке, сотрудники плакали.

Акт официальной приемки саркофага был окончательно подписан 30 ноября 1986 года, всего через семь месяцев и четыре дня после первых взрывов на реакторе № 4. А 3 декабря Лев Бочаров завершил свою вахту в Особой зоне. На Украину пришла зима, и первый снег вскоре должен был лечь на саркофаг. Бочаров приехал на вокзал в Киеве, надев тельняшку и теплую куртку, какие выдавали войскам в Афганистане. С несколькими коллегами Бочаров сел на ночной поезд в Москву, держа большой картонный ящик с бутылками водки. Они все выпили по дороге домой.

Ранним утром следующего дня поезд прибыл в Москву. Бочаров думал, что их будут встречать как героев-победителей, но никаких толп на перроне не было. Он увидел только жену и друга, который привез ее на вокзал. Вернувшийся из Афганистана солдат посмотрел на его камуфляжную куртку с меховой оторочкой.