Элизабет притворилась, что не замечает его гнева, и уронила шпильку, которую пыталась воткнуть в шиньон. Она уже привыкла к вспышкам Лукаса и знала, что самое разумное – молчать. Казалось, взаимоотношения между ними улучшились. Он больше не бил ее – даже когда они узнали, что жена Стюарта снова ждет ребенка, тогда как Элизабет безуспешно пытается забеременеть.

«Хотелось бы мне знать, что случилось с Джо Симмонсом», – подумала она. Последнее время Лукас усилил гневные нападки на Джо, косвенно выражая недовольство Пинкни, который не желал увеличивать объем добываемой породы. Он узнал о данном компаньону слове, когда попросил Пинкни увеличить ему жалованье и шурин вынужден был отказать.

– Он, наверное, умер, и юрист прикарманивает деньги, – возмущался Лукас. – А я хожу в костюме с протершимися локтями. Ты долго еще будешь собираться? Или ты думаешь, что поезд подадут прямо к дому?

Элизабет вколола последнюю шпильку и объявила, что готова. Они отправлялись в Саммервиль на крестины. У Стюарта снова родился мальчик, его назвали Когер, в честь дедушки Генриетты, который мирно скончался в феврале.

Поездка продолжительностью в час привела Элизабет в восторг. Это была ее первая поездка по железной дороге с тех пор, как она себя помнила. Ехать в поезде было куда приятней, чем в недавно купленной коляске, которой лихо правил Лукас. Так как они были на людях, Лукас был чрезвычайно предупредителен с женой и весело улыбался Пинкни. Он всегда был очарователен на глазах у чужих. Все подруги завидовали Элизабет, глядя на галантного, красивого Лукаса; они считали ее счастливицей.

Элизабет стала строить догадки о семьях, которые знала. На крестинах она вглядывалась в Стюарта и Генриетту, пытаясь представить, какова же их жизнь на самом деле. Дом их был маленьким и невзрачным, несмотря на великолепную мебель, которую дала Стюарту Джулия. Генриетта не была хорошей домоправительницей, это было видно по замызганной одежде ее служанки и зарослям сорняков на клумбах вдоль тенистой веранды. Но Стюарт, казалось, не обращал на это внимания; и Элизабет заметила, что он обихожен не хуже любого мужчины: рубашка безукоризненно свежая, ботинки сияют, сигары и виски под рукой, возле кресла. Может быть, я мало заботилась о Лукасе, корила себя Элизабет. Она видела, что Генриетта и Стюарт неподдельно счастливы. Чем больше она наблюдала за ними, тем больше убеждалась в этом. Нельзя было не заметить, что муж для Генриетты на первом месте. Маленький Стюарт на втором. Когер был и вовсе маловажной персоной, а на последнем месте стоял дом. Элизабет со стыдом вспомнила, как она «верховодила» Пинкни и Джо. Даже если они вспоминали об этом с любовью, само словцо было отвратительным. Она делала молчаливое обещание себе и Лукасу, что переменится.

По дороге домой она положила начало своей новой жизни. Пинкни предложил зайти к Энсонам, так как их дом всего через квартал от железнодорожной станции. Элизабет хотела отказаться, так как Кэтрин чихала и ей не терпелось добраться до дома. Но она прикусила язык, предоставив решать Лукасу. Когда он согласился, Элизабет сделала вид, что довольна.

Дверь открыла Люси. Элизабет не видела ее несколько месяцев, и она была потрясена ее видом. Люси сильно похудела, прическа была испещрена седыми прядями. Однако на глазах Элизабет Люси преобразилась: помолодела и похорошела. Это случилось, когда она увидела Пинкни.

Элизабет мельком взглянула на брата и заметила ту же перемену. Она изумилась. Раньше она даже не подозревала, что эти двое любят друг друга. Она была ослеплена юношеским предубеждением, что они для этого слишком стары, как все подростки, она была слишком занята собой. Теперь ей двадцать один год, и она уже три года замужем. Ее давно можно считать взрослой.

«Я заметила это только потому, – сказала себе Элизабет, – что весь день наблюдала за Стюартом и Генриеттой. На какое-то время я перестала думать только о себе». Сознание собственной вины стало еще тяжелей.

– Я так рада, что вы все пришли, – сказала Люси, провожая их в гостиную. – У меня прекрасные новости. – Она торопливо закрыла окно, через которое доносились крики постояльцев Джулии Эшли, и дернула за шнур колокольчика. – Посидите, пожалуйста. Я велю Эстелл принести чай и скажу мистеру Джошуа, что у нас гости. Он будет очень рад.

Элизабет почти не слушала, о чем ведется разговор. Пораженная своим открытием, она наблюдала за Люси и Пинкни. Привитые ей хорошие манеры побуждали ее участвовать в разговоре: привычно улыбаться, вежливо отвечать, но мысли ее были заняты другим. Она ловила обрывки беседы. Будущее маленького Эндрю определилось… Цитадель осенью вновь откроется, и его примут… Да, он будет военным, а не юристом. Служба в армии – дело, достойное джентльмена. Для Эндрю это лучше, ведь он не склонен к занятиям наукой. Эндрю-старший без изменений… Легкий удар, наверное, трудно сказать… Сейчас спит… Письмо от Лавинии… Нед стал президентом банка…

Элизабет рассказала о Когере и крестинах и вновь вернулась к своим наблюдениям. То, что она заметила между Люси и Пинкни, было так прекрасно, что ей хотелось плакать. Они не сказали и не сделали ничего, что выходило бы за рамки дружеских взаимоотношений, и другим они уделяли больше внимания, чем друг другу; они не позволили себе ни единого интимного слова или взгляда. И все же их будто коснулась некая магия, невыразимая забота и нежность, которые изливались на все и вся вокруг. «И я хочу этого», – молча заклинала Элизабет. Она взглянула на Лукаса. Глаза их встретились, и он улыбнулся ей. В сердце Элизабет вспыхнула надежда. «Возможно, так и будет, если я буду стараться, – подумала она. – Возможно, со временем так и будет, ведь Пинни и Люси гораздо старше».

Элизабет, не оставляя своих надежд, старалась быть покорной. Какое-то время ей казалось, что Лукас стал счастливей и отношения между ними улучшились. Когда они переехали на остров, он почти все вечера проводил с ней, а не в городе. Элизабет поверила, что ее усилия вознаграждены. Каждый вечер после ужина они гуляли вдоль берега, а по выходным Лукас отправлялся с ней и дочерью купаться. Кэтрин было уже три года, она была пухленькой, веселой девчушкой; смех ее напоминал журчанье воды, а когда она плакала, ее личико не краснело и не становилось отталкивающим. Это была миниатюрная Мэри Трэдд.

– Слава Богу, – говорила Элизабет, – что она пошла не в Эшли. Волосы темные, значит, веснушек не будет.

Сама Элизабет постоянно тревожилась из-за этого. Лукасу ее веснушки не нравились, он все время напоминал ей, что надо прятаться от солнца.

Однако время шло, и одно разочарование сменялось другим. Элизабет все не беременела. В октябре они вернулись в город, и Лукас заставил ее пойти к доктору. Элизабет пошла, хотя ей казалось чрезвычайно унизительным говорить о подобных вещах с мужчиной, тем более знакомым. Доктор Перигрю уехал, и все теперь лечились у доктора Джима де Уинтера, который приехал из Огасты, когда женился на Китти Гурден, подруге детства Элизабет. Джим был значительно старше, и он был прекрасным врачом, однако Куперы постоянно виделись с ним как с обыкновенным знакомым. После посещения его кабинета Элизабет наверняка будет чувствовать себя затруднительно, общаясь с ним и даже с Китти.